Шей замолкает на полуслове, но Рактер знает, что она хотела сказать. Мир огромный, и столько всего интересного в нем, и можно делать совершенно все что угодно, стать кем угодно — когда на твоих ногах больше не висят гирями жалкие, любимые, ненавистные, тошнотворные люди, о которых она всегда, сколько себя помнила, заботилась из чувства долга, отдавая им себя по капле, как Иисус Христос.

Помолчав секунду, она спрашивает:

— А вы? Вы что собираетесь делать?

— Если Гонконг надоест?.. Я собирался в Африку. Там сейчас много возможностей. Должно быть интересно. Что вы думаете об Африке?

— А как насчет СКАШ?

— А Нью-Токио?

— Якутия?..

Со стороны их диалог, вероятно, звучит совершенно бессмысленно. Но какая разница. У них есть весь мир — вот о чем они говорят.

— И вы… всегда будете со мной?

— Я же сказал. Всегда.

Она удовлетворенно вздыхает:

— Мы с вами… как король и королева Земли.

Суть погодя сонно бормочет:

— Мне все еще не особо нравятся ваши мечты про роботизированное постчеловечество.

— Если у вас появятся предложения получше, я готов их выслушать, — щедро предлагает Рактер.

— Я… подумаю…

Шей ровно сопит; когда ему начинает казаться, что она заснула, она тихо произносит:

— В детстве Дункан часто говорил мне, что когда мы вырастем… то приплывем в сказочную страну. В такую Землю обетованную… И эта страна станет нам домом. Там все будет хорошо и правильно. И красиво… потому что там, где мы росли, не было практически ничего красивого.

— Как эльфийский Тир Тэнжайр?

— Как Тир Тэнжайр. Только без фашизма.

— А вместо этого вы оказались в Гонконге. Как он, похож на Землю обетованную?

— Ну… По крайней мере, он, наверное, лучше Тир Тэнжайра. Но это не значит, что такой страны не существует. Сейчас мне кажется, весь мир может быть этой сказочной страной. Земля обетованная – не место. Это что-то… внутри меня… Наверное, вы не понимаете, о чем я говорю, но это ничего. — Она прижимается щекой к его ладони и снова закрывает глаза. – Только… не… уходите…

Рактер послушно сидит рядом, глядя, как она засыпает. Когда она уже вряд ли его слышит, тихо произносит:

— Думаю, как раз очень хорошо понимаю.

Она не меняет своего решения на следующее утро, когда просыпается трезвой.

Рактер из своей мастерской, по обыкновению вставший рано — гораздо раньше Шей — наблюдает ее пробуждение этажом выше: как ритмы ее сна меняются, как она перекатывается на кровати, как лениво размыкает веки, садится, потягивается — и вдруг вздрагивает, вспомнив о чем-то (о нем ), и садится на кровати прямо и напряженно, словно приготовившись к драке, и говорит вслух в пустоту перед собой:

— Вы слышите меня?.. Я знаю, слышите.

Рактер внизу в трюме поднимает голову, вслушиваясь.

— Я больше не пьяна, и я не передумала, — продолжает Шей с каким-то веселым отчаянием. — Я не боюсь больше. Не могу без вас. Никто не сможет заменить вас. Я хочу с вами быть. Всегда. И хочу… всего. Не хочу никого, кроме вас. Я… люблю вас. — И громче, увереннее повторяет: — Люблю. Всю жизнь любила, каждый ее день и час. Вот и сказала… Это было не так уж сложно. — Нервно смеется, отводя рукой прядь волос от лица. — Придете завтракать?

Рактер приходит на кухню на десять минут раньше нее (он отлично знает, сколько времени у Шей отнимает умывание и одевание) — как раз чтобы успеть сделать ей большой сойкофе с молоком и яичницу-болтунью: два яйца, немного молока, жирный кусок масла, щепотка перца — все как она любит.

Появившись в дверном проеме и увидев Рактера за кухонным столом — он, в белой рубашке с закатанными до локтя рукавами, как раз выкладывает болтунью на тарелку, Шей замирает, словно споткнувшись. Совершенно очевидно, что между ними должно вот-вот произойти, и все же напряжение повисает как натянутая тетива, дрожащая низким гулом.

Пришла очередь Рактера сделать шаг: Шей уже сделала свой, озвучив признание, к тому же он как-никак мужчина, — и он делает этот шаг, вернее, два шага к Шей — и целует ее. Не как в прошлый раз во время битвы с Цянь Я — осторожно, точно хрустальную статуэтку, — а глубоко, уверенно, потому что теперь у него есть такое право; и чувствует, что Шей это нравится — очень нравится, если верить ЭМ-излучению и тому, что вся она дрожит сладкой мелкой дрожью.

Все-таки настоящий первый поцелуй должен быть совсем не про то, как пытаешься посмотреть своим страхам в лицо, стоя перед Царицей Тысячи Зубов; он должен быть про страсть, про то, как накрывает горячая душная слабость, как подгибаются ноги, как сердце колотится где-то то ли в пятках, то ли в горле, — и Рактер очень хочет, чтобы для Шей все так и было.