Шрифт:
— Да что ты все о смерти-то, отец? — еще тише проговорила Анна Назаровна.
— Нет, мать, что ж тут в жмурки играть, и так в долг тянул… принеси-ка мне тот ящик из сарая.
Анна Назаровна кивнула, неслышно прикрыла за собой дверь.
Алексей видел, как она скрылась в стареньком, задом осевшем в тайгу сарае. Ее долго не было. Потом она вышла с небольшим ящичком в руках, голиком обмела с него сенную труху и засеменила к крыльцу. Илья Федорович ждал.
Анна Назаровна поставила ящик на стол и с осторожностью, с какой перед Новым годом достают елочные игрушки, вынула что-то завернутое в вату. Развернула и отступила, сложив руки под грудью, с лицом добрым и растроганным.
А напротив окна, над непокрытым столом, сколоченным из широких досок, повисла маленькая радуга. Алексей невольно посмотрел в окно, словно это сияющее чудо могло спуститься с верхушек смолистых сосен. Он шагнул к столу. Чудо продолжалось — радугу можно было взять в руки.
Она лежала на ладонях, и сквозь нее просвечивали пальцы. Цвета играли нежными тонами, и столько было их, что и не сосчитать, пожалуй, и ни в одном не было границы — так незаметно переходили оттенки один в другой. Один конец радуги был гуще, насыщеннее. Другой прозрачен до легкости, будто парил и таял в воздухе, и склонялся книзу почти бесцветной струей, а присмотришься — и там тончайшие радужные переливы.
Всматривался Алексей в радугу самоцветов, и казалось ему, что узнает он ярко-красные цвета вечерней зари, предвещающей ветер, и розовые, как цветущий на солнце кипрей, сибириты, и печально-фиолетовые аметисты, и нежно-голубые, как первая радость, как лен поутру, лазуриты, и винно-желтые топазы, и едва окрашенный горный хрусталь.
— Не успел… — словно издали донесся до него голос мастера. — Дело жизни всей — а закончить не успел. С молодости каменья к ней подбирал. Хотел так каменную красу воспеть, чтоб не было самоцвета, которому бы места тут не нашлось. А вот не успел — обратную сторону только начал…
Алексей повернул радугу другой стороной, а там нижний ободок только начат.
— Тебе передаю, Алеха. Обратную сторону такой же сделай, как и эта, чтобы одинаковы были, чтоб свет чистоту не терял…
— Да разве я могу?.. — едва выговорил Алексей.
— Делай с чистой душой — и сможешь. Не спеши только. Подставочку вот тоже к ней нужно придумать… Обещай, Алеха.
— Обещаю, Илья Федорович…
— Вот и ладно. Не пропадет, стало быть, жизнь моя.
В ту ночь не мог Алексей заснуть. Вспоминал, какие видел радуги в своей жизни. Но воспоминания были бледны, ни в какое сравнение не шли с давешней радугой каменной. И еще беспокойно было Алексею от обещания, данного старику: не по силам взял на себя задачу, к такой тонкой работе идти да идти, пути до нее многие годы. Потом вспомнилось ему народное поверье: кто радугу догонит, тот счастлив будет. Алексей поднялся с постели, сел за стол, делал наброски. В одном рисунке мелькнуло что-то нужное: солнечное поле спелой ржи, над ним радуга, а под самой радугой — женщина, хозяйка жизни. Пойманное, завоеванное, руками созданное счастье…
Утром понес Алексей набросок мастеру. И опять были у Ильи Федоровича старательно сложены на груди руки.
ДВОЕ
Алексей, чертыхаясь, натягивал ссохшиеся за зиму сапоги.
— На охоту, что ли? — засмеялся Борис Залыгин, товарищ по комнате.
— На свидание, — буркнул Алексей, с завистью взглянув на модные Борькины туфли.
Сапоги действительно были нужны для свидания: Ирина жила на Демидовской. Демидовская тянулась по верху горы, гора стояла за другой горой, и склоны обеих были зачерканы неказистыми улочками.
Алексей не раз спрашивал Ирину, почему она не переедет поближе к их школе, и она всегда отвечала сердито и одинаково:
— Принципиально.
В чем тут принцип, Алексей понять не мог, и еще осенью приобрел для свиданий кирзовые сапоги.
Он тащился по раскисшим улицам. Из окон на него смотрели раскормленные коты. Алексей ненавидел котов.
Дожидаясь, пока Ирина оденется, он стоял во дворе и смотрел на город. Отсюда он был виден почти весь — как многотысячная стая серых птиц, присевших на склоны гор. Здесь всегда Алексея охватывало странное чувство временности этой картины, и ему казалось, что стая домов вот-вот взмоет в небо, и останутся только горы и длинное озеро среди них да лес вокруг. Серый город с котами и собаками спутывал представление о сегодняшнем дне и уводил мысли к петровским и демидовским временам. То, что в стороне дымили гигантские трубы заводов, ничего не меняло в этом чувстве. И лишь далекая белизна нового города, стремительно растущего за лесом, километрах в десяти от Демидовки, возвращала Алексею необходимую радость и ритм современности. Да еще самолеты, прокладывающие в небе белые дороги…
— Привет! — поздоровалась Ирина и перепрыгнула лужу у крыльца. — Чем залюбовался?
Алексей кивнул в небо.
— Нам бы такой дорожкой пройтись, а?
— В сапогах? — спросила Ирина.
— Н-да. Что ж, спустимся на землю… Куда пойдем?
— Куда глаза глядят.
Они взялись за руки и пошли по Демидовской. Их провожали любопытные взгляды из окон.
Ирина проговорила:
— Ты заметил, что здешние жители признают деревья только в виде дров?
Стены домов щетинились поленницами. Зима кончалась, но поленницы высились, как крепости. На улице не было видно ни одного растущего дерева.
Алексей ответил:
— Хочешь в лес?
В лесу еще держался снег, он был тяжел и сочен и у земли напоен водой. За Ириной и Алексеем оставались глубокие следы, в них сразу набиралась талая вода.
Деревья еще спали. В ветвях старой ели едва слышно постукивала лесная капель. Лес был пронизан солнцем.
— Давай постоим немного, — сказал Алексеи.
Они остановились и ждали несколько минут. Качнулась ветка ели. Рыжая белка перебралась поближе к солнцу. И опять надолго установилась тишина. Неожиданно сверху раздалась короткая песня синицы. И это было так, как будто зазвенел разбуженный солнцем голубой воздух.