— Здравствуй, мальчшик. Ты работаешь на другой места?

— Здесь больше народу, господин офицер.

— Ты разумный мальчшик, йа. А знаешь, что строят в этот дом?

— Нет, господин офицер.

— В этот дом строят военный склад.

— Большой дом, господин офицер.

— В парке тоже хотят что-то строить, господин офицер?

— Йа, мальчшик.

— А почему мало строителей, господин офицер?

— Здесь много не нужно…

— Будут строить из дерева, господин офицер?

— Йа, мальчшик.

— Что же здесь будет, господин офицер?

— Виселицы, мальчшик.

— Сегодня ты плохо почистил мой обувь, мальчшик.

— Везде блестит, господин офицер.

— Да, но ты чистил мой обувь без песня.

— У меня сорвался голос, господин офицер.

— Не детским очам такой картина, йа. Не нужно смотреть на виселицы.

— Там моя крестная, господин офицер.

— Что есть крестная? Мать?

— Все равно что мать, господин офицер.

— О, мой мальчшик… Но слушай, что скажет тебе один умный немец: песня должна жить, мальчшик!

Прошел месяц. Выпал первый, ослепительно белый снег. Утром Василь, как обычно, взял ящик со щетками и вышел из дома. Воздух сладко пах мягким снегом. Василь постоял-постоял на крыльце и начал лепить снежную бабу. Баба была почти готова, когда тонко пискнула калитка и во двор вошел тот странный немец, которому нравились русские песни.

— Ты есть здесь?.. — изумился немец. — А кто еще живет в этот доме?

— Больше никого, господин офицер.

— Я могу войти в комнат? — Он прошел на кухню, сел на табурет, забарабанил пальцами по непокрытому столу. — Мальчшик, я задам тебе один важный вопрос… Сюда, в этот дом, приходит кто-нибудь?

— Приходят… Соседки приходят, — осторожно ответил Василь. — Помогают.

— Конечно, конечно. Ты умный мальчшик, я понимаю… Но я не имею другой выход. — И он, расстегнув шинель, стал вытаскивать небольшие, аккуратные свертки. — Это есть много документ. Для партизан, мой мальчшик.

Василь вытаращил глаза. Немец усмехнулся:

— Закрой рот, мальчшик. А это есть важнее, чем документ…

Он написал что-то на листке из записной книжки и протянул Василю. Встал.

— Я не имею больше времени, дружок. Прощай.

У самой двери остановился и, снова встретив недоумевающий взгляд Василя, сказал:

— Я коммунист, мальчшик.

Улыбнулся странной и грустной улыбкой. И ушел.

Потрясенный Василь перевел взгляд на листок, зажатый в руке. Там было написано по-русски: «Группу выдал Сычев. Вульф». Вульф — это была, видимо, фамилия странного немца.

Василь не пошел чистить сапоги, осторожно прятал на чердаке свертки и ждал, что вот-вот придет за ними кто-нибудь из партизанского отряда.

Засинел вечер, легла ночь, но никого не было. На другой день Василь схватил ящик со щетками и побежал к комендатуре. День прошел, Вульфа тоже не было. Офицер, которому Василь кончил наводить глянец на обувь, снял ногу с подставки и зашагал прочь.

— Господин офицер, — крикнул ему Василь, — вы забыли заплатить за работу!

Маленький эсэсовец остановился, взглянул с тонкой усмешкой:

— Ты слишком много поешь. Ты поешь дикий песня!

И хотел идти дальше.

С вскипевшей вдруг обидой Василь сказал:

— Господин Вульф даже платил мне за песни!

— Господин Вульф?.. — Маленький эсэсовец, осторожно, вкрадчиво ступая блестящими ножками, приблизился к Василю. — Откуда ты знаком с господин Вульф?

— Я чистил ему сапоги.

Василь догадался, что напрасно сказал о Вульфе.

— А что говорил тебе господин Вульф?

— Господин Вульф говорил, что ему нравится эта песня.

— Мальчшик, я тоже заплачу тебе много денег, если ты скажешь, что еще говорил господин Вульф…

— Господин Вульф сказал еще, что всегда будет платить мне за песни…

У немца разочарованно сузились глаза, но он продолжал вкрадчиво:

— Сколько же стоит твоя песня? Одна марка? Пфенниг? Один вшивый русски рубль?.. Или вот это?.. — И маленький эсэсовец кожаной перчаткой стал хлестать мальчика по лицу. Перчатка упала в снег, и он бил узкой ладонью с противными, белыми пальцами. Василь почувствовал вкус крови во рту.