Вспыхнул Ярин, метнулся было к Алене, да будто невидимая и невиданно крепкая паутина упруго назад его откинула - то Алена ладошку между собой и ним поставила.

– Ох, остерегись Ярин до меня докасаться, - почти пропела, в глазах ни злости, ни гнева, одни смешливые искорки скачут. Но вдруг пропали они, будто туча грозовая надвинулась, молниями опасными сверкнула: - И не только до меня. Ивану обиду какую учинишь - не пожалею тогда.

Бледный от ярости, отшатнулся Ярин, круто отвернулся к коню своему, лицом к холке приник, стиснув в кулаках вороную гриву.

Глава одиннадцатая

про разговор вблизи лунного мостика

Не все слова Ярина пустыми были. Угроз его Алена мимо ушей не пропустила. Уже с самой той счастливой ночи она заботу имела, ждала от него какой-нито выходки недоброй. Слишком хорошо знала его, и опаска та вовсе не была лишней. Не за себя, понятно, за Ивана боялась Алена. Боялась, что в один несчастливый миг сведет лихо Ярина и Ивана лицом к лицу, и мир покажется им тесен - не разминуться. Знала Алена, что Ивана только обещание, ей данное, держит, но если Ярин первым зацепит, Иван ему не спустит и сочтет себя от обязательств свободным.

Вот потому Алена ни на миг не отпускала Ивана. Где бы он ни был, она душою с ним была - сердцем чуяла, как с ним и что: весел или опечалило что, далеко он или близко, в покое или в заботе. Ивану она про то не сказывала, не одобрил бы он этого ее призора, еще бы и обиделся, что Алена, как на дите малое, на него не надеется. Да ведь он Ярина-то в дурной его поре не видел и не знал. Когда Иван в Лебяжьем объявился, Ярин тогда уже от прежнего от себя как небо от земли отличался.

И про Алену тоже Иван еще многого не ведал. Алена и хотела бы про себя рассказать, да все случай не находился. А начни говорить без времени - слова легковесны будут, как пустая яичная скорлупа, и столь же бесплодны. Ждала Алена. И случай скоро явился...

В деревне уже ни единого окошка не светилось, уснуло Лебяжье, успокоилось. Только откуда-то издалека еще доносились по временам неразличимые голоса, смех девичий. Собака со сна залилась лаем, может, лисий запах услыхала. Ей отозвалась другая, и третья... Навроде переклички ночных сторожей. Перекатилась через село, и опять все затихло.

На Велинино озеро лунная дорожка легла - гладкая, ровная, хоть вставай да шагай по ней с одного берега на другой. Даже рябь не трогала ее, серебристым зеркалом расстелилась. Ветра не было, а камыши все же шептались чуть слышно сухим своим шепотом.

Алена засмотрелась на дорожку, слушая неторопливый рассказ Ивана о прожитом дне. Помнилось, что не отблеск луны на воде лежит, а серебряный невесомый мосток перекинут над звездной бездной, пугающей и манящей одновременно. Но манящей - боле. Захотелось ей спуститься в нее и найти там нечто бесценное, редкое и красоты неописуемой. Улыбнулась Алена своим мыслям и игре лунного света. А тут и Иван вдруг умолк.

Он лежал на пушистой большой охапке свежего пахучего сена. Сено это Иван вокруг озерка накосил, придумал, что к зиме козой обзаведется, вот и готовил ей припас. Алена сидела чуть впереди, подобрав под себя ноги. На волосы ее ночь плат свой опустила, выкрасила их в темное, только чуть золотились в лунном блеске завитки локонов. Еще щека Ивану видна была захотелось сейчас же протянуть руку и тихонечко провести по ней пальцами, чувствуя теплую бархатистость. А еще бы лучше - обнять крепко, прижать к себе, как дите малое, и идти так с ней через всю жизнь, согревая своим теплом, укрывая руками бережными...

Алена обернулась на примолкшего Ивана, поглядела долго и вдруг улыбнулась смущенно. Ивану улыбка ее странной показалась.

– Ты знаешь, про что я думаю?

Помедлив, Алена с той же улыбкой ответила:

– Нет...

А услышалось в нем: "Да".

Усмехнулся Иван:

– Ты и вправду ведьмачка, Аленка.

– Ведовка я. Вединея.

– А это не одно?

– Да вроде и одно. Только ведьмачка - недобрая, черная.

Иван взял ее за руку, потянул, уронил к себе на грудь. Спросил в продолжение своих мыслей:

– Почему не разрешаешь сватов к матери твоей засылать? Я знаю, жених я не шибко завидный. До сей поры, как ветер вольный жил, хотел мир поглядеть, людей узнать. Добра нажить не старался, не для кого было стараться. Но теперь есть. У меня руки к любому труду способные, и силой Бог не обидел. Я такие хоромы для тебя поставлю, Алена...

Она тихо пальцы на его губы положила - замолчал Иван.

– Желанный мой, ежели б я мил-сердечного дружка по хоромам да нажитому добру выбирала, так ты, небось, не забыл еще, - только пальцем бы шевельнуть... Не про то мои думы. Обождать чуток надо, Иванко. Вот сравняется мне девятнадцать...

– Когда ж это будет?

– Скоро. В конце лета.

– Но почему, Алена? Зачем ждать надо?

– Не хочу до той поры ни тебя, ни себя обещанием связывать... Слово, данное спехом, тяжельше цепей бывает.

– В ком сомневаешься? В себе иль во мне?

– В будущем...

– Странный срок ты назначила. Будто как сравняется тебе девятнадцать годов, так ты уж не та будешь, что теперь, - усмехнулся Иван.

– Может, так оно и станется... И срок не мной назначен. Велина упредила, но в точности об этом ни ей, ни мне ничего знать до поры не дано.