Я опустошена. Даже если бы я захотела сегодня вечером покататься на роликовых коньках, у меня не хватило бы на это сил. Так что я рада, что он отменил это.

Эйра заснула, или, вернее, вырубилась на середине разговора. Я думала над тем, что вчера вечером она выглядела не очень хорошо, но, увидев ее сейчас — лично, — она выглядит хуже. Если судить по мне, сейчас она выглядит еще больнее.

Рис, трехлетний брат Колина, в настоящее время ждет, когда Колин прочтет ему сказку на ночь. Уже десять часов вечера, и Рис должен был заснуть несколько часов назад, но, как это иногда бывает с малышами, он был слишком энергичен, чтобы заснуть. И теперь, когда он наконец устал, миссис Картер попросила Колина прочитать ему сказку.

Пока я жду, что Колин вернется в свою спальню, я продолжаю писать в своем дневнике. В этом больше нет ничего слишком впечатляющего. Все, о чем мне удается говорить, — это о том, как прошел мой день и насколько я сейчас устала.

А потом я подавляю желание писать о Колине. В последнее время он — единственное, о чем я могу думать, когда пишу. Я всегда начинаю с того, что пишу о том, что я чувствую, а потом погружаюсь в свой день и заканчиваю тем, какой Колин удивительный. Это меня раздражает. Сильно.

Я не хочу считать Колина потрясающим.

Он, конечно, отличный парень. И чем больше я узнаю его, тем больше он мне нравится. Но я не хочу, чтобы он привязывался ко мне. Хуже того, я боюсь, что он начинает мне нравиться.

Колин смотрел на меня весь вечер напролет. Не так, как раньше. Он никогда не смотрел на меня так, словно я была каким-то разбитым стеклом, которое нужно было склеить особо прочным клеем. Но он также никогда не смотрел на меня так, как будто… Привыкает к тому, что я есть в его жизни? Захватывающее и пугающее ощущение присутствия в чьей-то жизни. Чувство, которое наполняет твою грудь теплом и заставляет бояться потери, потому что это закончилось бы разбитым сердцем.

Или, может быть, это только у меня так, и я снова переоцениваю ситуацию.

Дверь в спальню Колина поспешно открывается.

— Пойдем со мной, — говорит он, даже не заходя в комнату. Я спрыгиваю с кровати, — даже не подвергая сомнению его приказ, — и следую за ним через особняк.

Он ведет меня на верхний этаж, прямо на балкон. Там Колин поднимает меня с земли и велит залезть на крышу. Я не задаю ему вопросов и делаю, как он говорит.

Мгновение спустя мы с Колином оба оказываемся на крыше здания, сидим на склоне и наблюдаем за звездами.

Мы сидим в тишине, чувствуя, как холодный ночной воздух касается нашей кожи. Или, по крайней мере, мне холодно. Я замерзаю. Колин, похоже, ничего не имеет против холода.

Было бы неплохо, если бы он сказал мне, куда мы направляемся, чтобы я могла взять с собой другую куртку. На мне тонкая куртка, но если бы я знала, что мы будем сидеть на крыше, я бы украла одну из более толстых курток Колина.

Когда я начинаю мысленно проклинать Колина за то, что он заставил меня мерзнуть, он внезапно набрасывает мне на плечи куртку. Ту, которую он носил все это время.

— Спасибо, — говорю я мягким тоном, больше не испытывая желания обругать его.

— Лилибаг, могу я тебя кое о чем спросить? — Я просто пожимаю плечами. — Почему ты весь день была в своей куртке?

— Потому что мне холодно, — вру я. Хотя, прямо сейчас это не ложь. Мне было холодно.

— Весь день напролет?

— Да.

— Я тебе не верю, — его глаза пристально смотрят в мои. Это пугает. — Скажи мне правду.

Я сохраняю спокойствие. Возможно, Колин — единственный человек в моей жизни, знающий о моем желании умереть, но у него нет причин беспокоиться о каких-либо других моих проблемах.

— Лили, у тебя нет причин лгать мне, — говорит он, по-прежнему не сводя с меня глаз. — Когда ты это сделала?

— Что?

— Не прикидывайся дурочкой, Лили.

Недавно я обнаружила, что ненавижу, когда Колин называет меня Лили. Я не только привыкла к своему новому прозвищу, но и всякий раз, когда он называет меня Лили, это скорее предупреждение, признак строгости и серьезности.

Я ненавижу это.

Сделав глубокий вдох, я говорю:

— После того, как ты ушел. Но это не то, что ты думаешь.

Колин берет меня за руку. Начав с моего запястья, он медленно продвигается вверх, прижимая кончики пальцев к каждому дюйму одетой кожи. Пока он не нажимает на одно неправильное место, прямо на тыльной стороне моей руки. То самое место, которое заставляет меня морщиться от боли, когда он надавливает на него.

Он наблюдает за моим лицом, анализирует каждую реакцию, каждую частичку боли, которая отражается на моем лице, когда он снова прижимается к нему, чтобы убедиться, что это была не просто разовая реакция.