— Что-то ты не очень сейчас похож на Дон Жуана, — говорит Матвей, сверля его прокурорским глазом.

— Это, почему еще? На что ты намекаешь? Очень даже похож. И не порти мне удовольствие, пожалуйста. Вали отседова.

СЮЖЕТ 25/4

В конце концов от Матвея удаётся отвязаться. Вадим взбегает по лестнице, отпирает дверь в квартиру и — остолбенивает на пороге. Он совсем забывает, что вытворял здесь двое суток назад, и на мгновение в панике воображает, что это ОНИ побывали тут, — мстительные и злобные, как гарпии, подлые и беспощадные. Паника внезапна и сокрушительна, словно взрывается что-то у него внутри, он чуть не падает — ноги подкашиваются, но тут же очухивается и все вспоминает. Проходит в комнату, поднимает и ставит перекосившийся торшер (мамин любимый), оглядывается, осторожно ступая по разбросанному, проходит к окну, выглядывает сквозь задернутые тюлевые занавески.

Матвей отнюдь не уезжает, он все еще стоит возле своей мусоровозки задрав голову, глядит на его окна. Этот не уедет, нет. Этот не уедет никогда. Он будет терпеливо ждать, чтобы проверить: прибудет ли названная Людмилка, когда прибудет, одна ли, на какое время? Урюк под контролем…

Он оглядывается, находит телефонный шнур, следует вдоль него до аппарата, погребенного под старыми журналами «Знание — сила» вперемешку с папками с рукописями, набирает номер. (Телефон — на удивление — работает.) Людмилкин хриповатый голосок произносит высокомерно:

«Вы разговариваете с автоответчиком. Оставьте сообщение после короткого сигнала».

Короткий сигнал звучит, но Вадим не оставляет никакого сообщения. Да подите вы все в жопу! Он шваркает трубкой по аппарату, поднимается с корточек и еще раз оглядывается. Жуть! Срам! Мерзость запустения!.. Ненавижу… Он по натуре своей аккуратист и терпеть не может любого беспорядка. Может быть, именно поэтому, напившись и потеряв человеческий облик, он всегда такой отвратительный беспорядок учиняет. По принципу доктора Джекила, он же мистер Хайд… Спасибо, что хоть полы не заблевывает в расстройстве чувств при потере личности…

Добрый час он старательно, скрупулезно и даже с неким сладострастием убирает авгиеву конюшню, Матвей внизу, видимо, утомившись ждать (а также, видимо, вспомнив о наличии второго входа на лестницу — со двора), уезжает наконец. Когда Вадим заканчивает с разбросанными журналами, поднимает и ставит на место книжную стенку, Матвей звонит и осведомляется, как он там.

— На вершине блаженства, — отвечает Вадим.

— Точно?

— Абсолютно.

— Имей в виду, — говорит Матвей, — Я все время дома и машина под парами. Если что — так сразу!..

— А как Тенгиз?

— Он тоже под парами, — говорит Матвей.

— Спасибо, ребята, но, ей-Богу, ничего больше не надо, — говорит Вадим, — Все устроилось.

— Как? — спрашивает Матвей.

— Само собой, — отвечает Вадим.

— Но если все само собой устроилось — еще чудесней! — цитирует Матвей, — Не забудь, у нас проект по ГКО и валюте…

— Не забыл… — говорит Вадим и вешает трубку.

Тут он спохватывается и звонит к тетке в Наклажную. Мама подходит, и они говорят. У мамы все в порядке, слава Богу, только ангина пока еще не прошла, а в остальном все в порядке. И у Вадима все в порядке. Во всем мире стоит сплошной, беспросветный и полный порядок, остаётся только передвинуть на место диван, уехавший на середину комнаты, и расставить по местам рассыпавшиеся книги, устилающие пол, как пестрая стая мертвых птиц…

И в этот момент Вадим вспоминает. Вспоминает, кто сказал ему: не трепыхайся и не напрягайся, все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Это же, конечно, Андрей Белюнин, Страхоборец. В первый же раз, когда он, весь трясясь и в отчаянии, прибегает к нему жаловаться и просить защиты.

«Не унижай себя надеждой. Все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Просто считай, что ты уже мертв, и тогда никто и ничего с тобой сделать не сможет…». Он вспоминает это, и ему снова становится страшно, как и тогда, хотя теперь, казалось бы, бояться уже нечего. Длинное породистое лицо брезгливо глядит на него с того конца тоннеля, освещенное почему-то только слева — золотистым ровным светом. Да ведь я еще вдобавок и богат теперь, думает он вдруг. Но сразу же отогоняет от себя эту мысль как преждевременную и потому — опасную.

СЮЖЕТ 25/5

А в это самое время Андрей Юрьевич Белюнин (по прозвищу Страхоборец) сидит на кухне своего приятеля Сережи Вагеля, известного (среди драбантов) также под кличкой «Эль-де-през». Неспешно обмениваются нейтральными репликами (главным образом насчет хоккея), сосут пиво из длинных холодных банок и наблюдают искоса за действиями малолетнего сынишки Эль-де-преза, сидящего тут же на собственном стуле за тарелкой еды.

Сынишка сражается со своим ужином. Диспозиция такая: в левой руке он держит большой однажды надкусанный ломоть хлеба, в правой — вилку с насаженной на нее четвертинкой котлеты, и еще полкотлеты вместе с горкой картофельного пюре неаппетитно стынет в тарелке. Кроме того, приблизительно четверть котлеты и некоторое количество хлеба пополам с пюре находится у него за щекой, отчего миловидное, черноглазое (в мамочку) личико выглядит болезненно асимметричным.

Мама со старшенькой в данный момент плавают в бассейне, а папа Эль-де-през старательно и бездарно исполняет строгий наказ:

«Изжарить котлеты, разогреть пюре, накормить Существо, дать ему столовую ложку пертуссину, и в восемь часов — спать».

Однако существо кормиться не желало. У существа вообще никогда не бывает аппетита, а уж если кормлением занимается папаня, процедура приема пищи превращается в котлетомахию и в сущий цирк.

— Жу-уй! — в очередной раз не вытерпев, распоряжается Эль-де-през нарочито занудным голосом, — Жуй и глотай. Горе луковое.