Никто из них даже не заметил, что с Теодором было что-то не так. Это казалось нормальным — Нотт и учёба. Вечера в библиотеке и постоянная загруженность дополнительными занятиями. Он так усердно занимался весь выпускной курс… Оказывается, Нотт прилагал старания не только к занятиям.

Перерывая его воспоминания, Драко пришёл к выводу, что Тео сам даже не заметил, когда это всё началось. Просто в один миг из старой, уродливой, тётки, профессор Кэрроу превратилась для него в самую желанную женщину на свете. Его мечту. Его кислород.

Вот Тео пьёт чай в гостиной Слизерина и лениво листает книгу. Блики от воды Чёрного озера скользят по его лицу, недавно принятая метка отчаянно зудит, и он просто старается отвлечься чтением. Спокойный и отстранённый.

Драко помнил, как горела и чесалась его собственная метка после принятия, отчего хотелось лезть на стену, но Теодор выглядел полностью сосредоточенным на книге. За этим даже казалось скучным наблюдать. Стоять и смотреть, как кто-то читает — увольте.

Малфой уже собирался перейти к другому воспоминанию, как Тео в кресле тяжело вздохнул, взъерошил волосы, смочил слюной пальцы, перелистнул сухую страницу, снова глотнул чая… А потом резко встал и, словно на натянутом невидимом поводке, вышел в пустой холодный коридор. Он медленно зашёл в гудящую голосами толпы аудиторию и отсидел вместе с третьекурсниками ненужную ему пару, а когда все ушли, также молча встал и под счастливым взглядом Алекто Кэрроу закрыл дверь на замок.

«Мой милый, красивый мальчик, улыбнись мне.»

В тот вечер они трахнулись прямо на её учительском столе. И Драко просмотрел это воспоминание от и до. Кэрроу держала Нотта за слизеринский галстук, как за поводок, и абсолютно счастливая скакала сверху. Для девственницы она оказалась очень активной. Алекто смеялась тонким безумным смехом, царапала его кожу длинными ногтями и оставляла следы укусов на шее. А Нотт лежал под ней словно кукла, весь в её крови и слюнях, разглядывал все складки и растяжки на обрюзгшем теле и думал, что это любовь.

Благодаря остальным его многочисленным воспоминаниям Драко узнал, что Алекто любила быть сверху, и как пронзительно мерзко она могла визжать во время секса. Знал, что на боку у неё была крупная, словно сочная ягода ежевики, родинка с торчащими в разные стороны волосками, и что Кэрроу нужно прикусить до боли за шею, чтобы она побыстрее кончила.

Ещё Драко знал, что не меньше, чем Теодора, Алекто любила своего братца. Тот тоже обожал восседать поблизости и яростно надрачивать на их священное таинство любви. На эти воспоминания Нотта особенно противно было смотреть: крючковатые пальцы с крупными суставами, сжимающие эрегированный, набухший член. Томные глухие стоны и белёсые брызги за спиной у абсолютно счастливого Теодора. Малфоя передёрнуло от слишком ярко вспыхнувшего в памяти образа. Лицо Амикуса отчаянно хотелось раздавить пальцами и впечатать в землю.

Драко ведь мог остановить всё в самом начале! Стоило только залезть в эту тупую башку раньше. Просто контролировать каждый его шаг ещё тогда.

Он вновь сфокусировал взгляд на Теодоре, восседающем сейчас на нём. Узкие зрачки, взгляд безумный, но живой и полный злости. Это даже радовало. Пусть он злится, пусть плюётся огнём, лишь бы не таращился в стенку как овощ. Как тогда, после прекращения употребления зелий.

Чем дольше воздействие, тем выше риск для психики, предупреждали целители. Лучше уменьшить дозу, но оставить всё как есть, говорили они. Неплохая партия для чистокровного рода, говорили другие. И что ж, целители были правы: год — большой срок, которого оказалось вполне достаточно, чтобы зелье отравило в нём всё. Если взять и стереть из человека такое сильное чувство, как любовь, то что в нём останется?

Нотт хищно оскалился, плавно вытащил из перевязи на голени нож, и Драко резко передумал. А может, лучше бы, чтобы он не выходил из того своего состояния? Удобно же было. Зато сидел бы сейчас тихонечко в уголочке кровати, стенку разглядывал, а рот бы открывал, только когда еду приносили. Было б весьма удобно. Но нет ведь, Драко понадобилось вытаскивать его из этого кокона, и теперь он заслуженно пожинает плоды.

Перед носом Малфоя мелькнуло блестящее лезвие. Да, иногда он очень и очень сожалел о своих приступах альтруизма. Любимый охотничий нож — Матильда, этот псих, блядь, даже ему имя дал. Драко понятия не имел, откуда Тео его припёр, но Нотт с ним не расставался даже во сне.

— Я слишком много тебе прощаю только потому, что ты мне помог, — он больно вдавил в горло прохладное лезвие и ласково, словно слова любви, прошептал: — Моё терпение не безгранично, Малфой, — его глаза казались ледяными и стеклянно-пустыми. — Запомни раз и навсегда. Никаких игр с моим разумом.

Драко тяжело вздохнул. Конечно же, он не перестанет этого делать. Но лежать вот так на полу, пока труп Треверса валяется на улице, и терять время тоже не хотелось. Поэтому он недовольно свёл брови и как можно более искренно соврал:

— Договорились.

Нотт ласково провёл по его щеке кончиком ножа. Холодное, острое лезвие медленно, с ощутимым давлением скользнуло по плоти. Драко прикрыл глаза, отдаваясь боли. Кожу в этом месте начало щипать, саднить и одновременно жечь. Если б эта боль была вином, то однозначно кислым, полупрозрачным, с шипучими пузырьками пьянящей злости.

— Ты меня порезал, — сухо констатировал он и открыл глаза.

Нотт небрежно вытер лезвие о его футболку и спрятал нож обратно. На лице Тео явственно читалось, что он ни на йоту не поверил в слова Малфоя.