Шрифт:
— Да не пугайтесь вы так. Расторгнуть брак можно в любой момент, причём даже в отсутствие одного из супругов.
— О темпора, о морес![2] — только и смог ответить.
— Да вы полны сюрпризов. Знаете латынь?
— Читаю со словарем. Вы так и не ответили на вопрос.
— Зачем это было нужно? Право, не знаю, так получилось. Дело в том, что больше всего на свете я ненавижу этого человека. Его ухаживания мне отвратительны. И вы, наверное, не поверите, но мне очень радостно от осознания, что удалось сделать ему больно!
— А теперь он сделает больно нам обоим!
— Боитесь? — презрительно посмотрела на меня Ланская.
— Конечно. Я же не дурак!
На этой ноте мы и расстались. Моя новоиспеченная супруга направилась за порцией кислых щей, ячневой кашей и компотом из сухофруктов, а я вышел из здания Исполкома размышляя о превратностях новой жизни. Надо сказать, что в прежние времена личная жизнь вашего покорного слуги бурлила так, что нередко становилась предметом зависти окружающих. Но вот чтобы в один день с особым цинизмом поимели столько разных женщин, это, пожалуй, впервые!
Впрочем, ушел я недалеко. До проходной. А там наткнулся на кого бы вы думали? Правильно. Фельдмана. Что же, кажется, я переоценил благородство начальника Спасовской милиции. Сейчас он меня пристрелит, или подвергнет аресту, а вдобавок ко всему еще и обыску… мама моя р о дная, роди меня обратно!
Рядом с ним стояла та самая неопрятная баба в кожанке, которую я встретил на входе в ЗАГС, и что-то горячо нашептывала на ухо. Вероятно, советовала, как меня лучше пытать. Держу пари, что именно она и нашептала Фельдману, что рядом с объектом его страсти шляется какой-то подозрительный музыкант…
[1] Песня из кинофильма «Двенадцать стульев» муз. Зацепина. сл. Дербенёва.
[2] Otempora, omores! — О времена, о нравы (лат.)
Глава 8
Некоторое время мы стояли, молча буравя друг друга взглядами. Наверное, со стороны это выглядело даже немного трагикомично. «Несгибаемый комиссар» Фельдман в потёртой кожанке и кабацкий лабух Семёнов в нэпманском прикиде. Всё-таки повздоривших ковбоев в салуне на Диком Западе мы напоминали мало. Во всяком случае, револьвер имелся только у одного.
До настоящего кровопролития дело, впрочем, не дошло.
Послышался стук каблуков и к нам буквально выбежала Ланская. Возможно, ей кто-то сообщил о стоящим перед выходом начальнике Спасовской милиции, а может просто почуяла. Так сказать, проявила женскую интуицию.
— Как хорошо, что ты меня подождал, — лучезарно улыбнулась она, начисто игнорируя неудачливого поклонника и его спутницу. — Я отпросилась.
— Елена Станиславовна, — явно пересилил себя Фельдман. — Нам нужно с вами объясниться!
— Нам не о чем с вами разговаривать, Михаил Борисович, — отрезала барышня и, обернувшись ко мне, продемонстрировала свою самую обворожительную улыбку. — Идем домой?
Если честно, ужасно хотелось её послать. Но вместо этого, подозвал извозчика и помог новоиспечённой супруге забраться в коляску. Кажется, начинаю привыкать к семейной жизни.
— Кто это была? — поинтересовался, чтобы прервать неловкое молчание.
— Ты о ком?
— Об этой страшной бабе в кожанке, но без маузера.
— Тамара Гольцова. Всю гражданскую воевала с Фельдманом и безответно в него влюблена. Служит помощником начальника отдела, постоянно выступает на собраниях.
— Понятно.
— Что тебе понятно?
— Всё, кроме одного. За что ты ненавидишь Фельдмана?
— Не твое дело! — отвернулась от меня супруга.
На этой позитивной ноте, мы и добрались до дома, где встретились с изнывающей от долгого ожидания Корделией.
— Наконец-то, — нервно теребя какую-то дурацкую сумочку, выпалила она. — Я уж думала, вы сбежали!
— Это именно то, что нам придётся сделать в самом скором времени.
— Мне, конечно, а вам зачем?
— Ой, Феня, лучше тебе не знать!
— Хватит терять время, — строго прервала нас хозяйка комнаты.
Осторожно открыв баул, мы начали выставлять на стоящий посреди комнаты стол узелки и коробочки с драгоценностями. Одни были аккуратно уложены, другие свалены насыпом. Золотые и серебряные броши, кольца и перстни… с бриллиантами, изумрудами и сапфирами. Была даже одна диадема и парное к ней ожерелье, достойные украсить собой какую-нибудь коронованную особу, а рядом с ними аляповатые побрякушки из дутого золота, вроде тех, что носят цыганки. Отдельно лежали несколько стопок золотых империалов, обернутых бумагой в эдакие колбаски и кожаный кисет с разменным серебром.