Сняв с багажной полки небольшой саквояж, я медленно, внимательно поглядывая по сторонам, пошла в сторону центра. На меня никто не смотрел, так как я совершенно не привлекала внимания: самая обычная горожанка, каких сотни ходят по улицам. Скромное, но приличное платье неброского кофейного цвета с аккуратным белым воротничком, маленькая шляпка без украшений, добротные, но простенькие ботиночки на минимальном каблучке. Когда-то дорогой, а сейчас изрядно потёртый саквояж недвусмысленно намекал на то, что я – очередная небогатая провинциальная дворяночка, приехавшая в столицу устраивать свою судьбу.

Это было не совсем так, точнее, совсем не так, но прохожим, скользящим по мне равнодушными взглядами, совершенно ни к чему знать, что по степени древности и знатности рода я могла бы дать фору многим приближённым к трону влиятельным придворным. И что моё достаточно скромное положение – результат не жизненных неурядиц, а исключительно моего собственного упрямства.

Именно оно заставило меня четыре года назад поссориться с родственниками, подготовившими для меня должность младшей фрейлины королевы-матери. Между прочим, для большинства моих приятельниц – подругами я как-то не обзавелась – это назначение было пределом мечтаний. Я же категорически воспротивилась и заявила, что всего добьюсь сама, без поддержки влиятельных родителей и особенно бабушки, леди Синтии Мэнсфилд, любимой фрейлины и наперсницы нашей королевы. И пусть её величество Жозефина уже несколько лет назад передала власть в руки сына, короля Александра, но она по-прежнему была в курсе всех мало-мальски важных событий и оказывала огромное влияние на внешнюю и внутреннюю политику.

Единственным, на что я согласилась, было рекомендательное письмо к директору Королевского Благородного пансиона с просьбой принять меня на учёбу и определить мне стипендию на первый год, а там уж – по результатам. Если директор и удивился тому, что наследница Мэнсфилдов собирается жить на более чем скромную сумму, то вида не подал и просьбу отца выполнил. То, что пансион был расположен далеко от столицы, меня вполне устраивало: это существенно снижало риск внезапных родственных визитов.

Как ни странно, единственным членом семьи, кто меня поддержал, была бабушка, которая, выслушав мою пылкую речь, лишь пожала плечами и пожелала мне всяческих успехов. Правда, в конце добавила, что если я решу вернуться, то должность она мне всегда организует.

С тех пор прошло четыре года, и вот теперь в моём саквояже лежал диплом об окончании факультета изящной словесности Королевского Благородного пансиона и аттестационная ведомость почти с одними пятёрками.

Я никому не сообщила о своём приезде, потому что рассчитывала и дальше обходиться собственными силами: снять квартиру, найти работу и вообще как-то освоиться в окружающем мире.

Прекрасно понимая, что в первую очередь нужно найти жильё, я купила газету у пробегавшего мимо мальчишки и, разжившись у уличной торговки двумя большими пирогами с яблоками, уселась на скамейке в тени раскидистого каштана.

Объявлений о сдаче квартир и комнат было много, но мне с моими скромными финансовыми возможностями особо привередничать не приходилось. Не то чтобы денег было совсем мало, нет, они, конечно, были – мне неплохо удалось подзаработать репетиторством – но за последние четыре года я стала ярой сторонницей политики разумной экономии. Поэтому, прикинув свои возможности, решила, что могу потратить на жильё не больше двух серебряных в месяц. Вдруг я ещё не скоро найду работу и обзаведусь надёжным источником дохода? Идти к родителям на поклон? Ну уж нет!

Вооружившись извлечённым из всё того же саквояжа карандашом, я решительно перечеркнула все объявления, где фигурировали не нравящиеся мне цифры. Потом посмотрела на оставшиеся три и тяжело вздохнула. Но привычка доводить любое дело до конца победила, и я, поудобнее перехватив саквояж, который с каждым шагом, казалось, становился тяжелее, пошла по указанным адресам. А вдруг по какому-нибудь из них мне действительно повезёт?

Первый дом мне сначала понравился: аккуратные балкончики, увитые буйно цветущей ипомеей и душистым горошком, резные наличники, флюгер в виде единорога. Я вежливо постучалась в выкрашенную светлой краской дверь, и мне тут же открыл немолодой мужчина, любезно пропустивший меня в небольшой уютный холл. Он, сладко улыбаясь, сообщил мне, что у него как раз осталась последняя свободная комната, и я хоть сейчас могу её посмотреть. Но при этом его глаза масляно блестели, а руки так и норовили приобнять меня за плечико или талию. Вздрогнув от отвращения, когда его влажные пальцы дотронулись до моей ладони, я поблагодарила, сказала, что хочу посмотреть ещё пару квартир, и сбежала. Нет уж, не надо мне такого счастья!

Второй дом был не менее привлекательным внешне, но хозяйка, узнав, что я собираюсь жить одна, пришла в ужас. Видно было, что в воображении она уже нарисовала себе длинную череду мужчин, которые непременно станут посещать меня, причём обязательно с самыми неприличными целями.

К третьему, последнему дому я шла уже совершенно без энтузиазма, на чистом упрямстве. От голода в животе урчало, а уличные торговцы куда-то, как на зло, исчезли. Поэтому небольшой домик максимум комнат на десять я рассматривала мрачно и пессимистично. Тут распахнулась входная дверь, выпуская вполне приличного мужчину средних лет, и из дома повеяло одуряющими запахами еды. Опасаясь, что если не поем, то упаду в обморок прямо тут, я вошла в дом, рассчитывая перекусить и присмотреться. Несмотря на отсутствие вывески, на первом этаже обнаружилось нечто вроде небольшого трактирчика из разряда «для своих».

– Что желаете, юная госпожа? – приветливо окликнул меня из-за стойки высокий мужчина с такими роскошными усами, что я залюбовалась.

– Добрый вечер, – поздоровалась я и неуверенно спросила, – а можно пообедать? Или вы только жильцов кормите?

– Можно, отчего же нельзя, – добродушно усмехнулся усач, – присаживайтесь, я к вам сейчас пришлю. Ну или сам подойду…

Я быстро оглядела зал, который выглядел чистым, аккуратным и каким-то на удивление уютным, выбрала небольшой столик в уголке и, пристроив саквояж на свободную лавку, устало вытянула ноги.