Подхватив скромную сумочку, я вышла, расплатилась с извозчиком и медленно пошла вдоль кованой ограды в сторону входа. По аллее возле ворот со скучающим видом прогуливался господин Стайн, видимо, совершенно случайно выбравший именно это место для утреннего моциона.

Увидев меня, он также неторопливо прошёл к небольшой калитке, расположенной справа от створок, и лично её открыл. Видимо, мой визит действительно старались сохранить в тайне, за что я была и бабушке, и Стайну искренне признательна.

– Доброго утра, леди Моника, – поприветствовал меня бабушкин друг и жестом пригласил пройти с ним. Можно подумать, за прошедшие четыре года я успела забыть дорогу.

– Доброе утро, господин Стайн, – вежливо ответила я, приноравливаясь к его достаточно широким шагам. Он заметил это, и пошёл немного медленнее, давая мне возможность не спешить и смотреть по сторонам. – Здесь практически ничего не изменилось за эти годы…

– Разумеется, – нейтрально согласился мой сопровождающий, – вы отсутствовали не настолько долго, чтобы с парком могло что-нибудь произойти.

– А бабушка? – зачем-то спросила я. – Она в порядке? Для человека четыре года – это достаточно много.

– Леди Синтия, как всегда, полна оптимизма и планов, – мне показалось, или в голосе господина Стайна мелькнуло что-то нормальное, человеческое? Да нет, вряд ли: камни не умеют чувствовать. – Впрочем, скоро у вас будет возможность убедиться в этом лично.

За таким ни к чему не обязывающим разговором мы дошли до крыльца, и я с внезапно бешено заколотившимся сердцем поднялась по таким знакомым ступенькам.

Я точно помнила, что их ровно восемь: когда мы с родителями приезжали сюда, я почему-то всегда считала ступеньки, поднимаясь и спускаясь. Вот знакомая выбоинка на пятой снизу, а вот цветное пятнышко на предпоследней, неизвестно откуда взявшееся на светло-сером мраморе.

В дверях нас встретил Хиллард – бабушкин дворецкий, который всегда мне казался существом из какого-то иного мира, не человеком, настолько он был невозмутим и безупречен. За все годы я не могла вспомнить ни одного случая, когда его одежда была бы не идеальна, а из причёски выбился бы хотя бы один волосок.

Вот и сегодня кружева форменной рубашки были белоснежными, и по контрасту с ними тёмно-синий фрак казался ещё темнее. Перчатки, наверное, можно было бы рассматривать через увеличительное стекло и всё равно не найти на них ни одной пылинки. Пробор в тщательно уложенных седых волосах, казалось, был проведён по линейке, а количество волосков в аккуратно подстриженных усах наверняка тоже строго соответствовало каким-нибудь правилам для образцово-показательных дворецких.

– Леди Моника, – он отвесил мне положенный поклон, но в его светлых глазах на миг мелькнула радость, точнее, её едва заметная тень, ибо любые эмоции Хиллард демонстрировал крайне неохотно.

– Здравствуйте, Хиллард, – я тепло улыбнулась дворецкому, который был такой же обязательной частью этого дома, как и витающий в холле аромат лилий: лёгкий, ненавязчивый, ровно такой, чтобы вызывать улыбку, а не головную боль. – Вы совершенно не изменились за эти годы.

– Благодарю, леди, – с достоинством поклонился Хиллард, – леди Синтия ожидает вас в малой столовой.

Малая столовая была, наверное, самой уютной комнатой в огромном доме блистательной леди Синтии Мэнсфилд, ближайшей подруги королевы-матери. Бабушка уже почти три десятилетия была наперсницей её величества и одной из влиятельнейших женщин в стране.

Я привычно прошла через холл и не слишком длинный коридор, дважды повернула и оказалась в залитой утренним солнцем небольшой комнате. В центре располагался стол, на котором всё было приготовлено к завтраку: стояли блюда с выпечкой и сладостями, под прозрачным крышками лежали нарезанная ветчина и сыр, в вазочках тёмно-красным глянцем блестело варенье.

Но я смотрела не на стол, а на кресло с высокой спинкой, в котором расположилась хрупкая женщина с тёмно-русыми волосами, уложенными в простую, но изящную причёску. Темные глаза, в уголках которых были едва заметны ниточки морщинок, смотрели спокойно и внимательно, на губах играла лёгкая улыбка.

– Бабушка! – я моментально забыла о своём твёрдом намерении быть взрослой и серьёзной, не поддаваться порывам и ни в коем случае не вести себя по-детски. – Как же я рада тебя видеть!

В несколько шагов преодолев комнату, я опустилась на колени возле кресла, как всегда делала это раньше, до отъезда в пансион.

– Я тоже рада, моя девочка, – бабушка легко погладила меня по волосам и, протянув руку, помогла мне подняться на ноги. – Дай же мне посмотреть на тебя, Моника! Как ты выросла, как похорошела, просто прелесть что такое! И, что особенно приятно, в тебе сразу видна наша порода, сразу понятно, что ты – Мэнсфилд!