Шрифт:
— Я хочу открыть тебе свою душу, как Богу. Моя воля и я сам — постоянно противоречат друг другу. Я решаю одно, а делаю другое. Я люблю свою жену, но каждый день оскорбляю её; я хочу осчастливить свой народ, а он становится всё несчастнее...
— Надейся на Бога!
— В том-то и дело, что я не могу надеяться на Него, я боюсь, что все эти несчастья являются наказанием за мои грехи.
— Действительно ли ты решил раскаяться в своих грехах? — с достоинством спросил Чалкан.
— Да.
— Я прощаю тебя и освобождаю от твоих грехов. Управляй отныне во славу Божию!
— Я в отчаянии, — воскликнул король, — потому что не могу управлять государством. Я готов сделать всё, Чалкан, только спаси меня от меня самого.
— Я спасу тебя, — ответил Чалкан. — Буду твоим отцом, другом и советником, только выслушай меня, чтобы мои слова не были гласом вопиющего в пустыне.
Людовик нежно поцеловал руку старика.
— Благодарю тебя. Говори всё, не щади меня; если нужно, я готов отказаться от престола.
Архиепископ испугался.
— Ты должен исполнять свои обязанности, но я постараюсь облегчить тебе твой крест. Я готов принести эту жертву ради спасения твоей души.
— Я в отчаянии, — ответил король. — Народ ненавидел мою возлюбленную, я женился, но теперь он ненавидит мою жену; я утвердил в Гатване то управление, которого он хочет, теперь он проклинает меня за это и учиняет заговоры.
— Кто учиняет заговоры? — с угрозой проговорил Чалкан. — Твои враги, которых ненавидит народ. Уничтожь их, и в стране воцарится мир. Нечего раздумывать! Баторий и его приверженцы должны умереть!
— Баторий! — с ужасом воскликнул король.
— Затем, — холодно продолжал Чалкан, — ты должен расстаться с королевой.
— Оставь мою жену! — воскликнул Людовик. — Она устранена от управления.
— Да, но стремится вернуть свои права и не успокоится до тех пор, пока не достигнет власти. А разве ты её не любишь?!
— Больше всего на свете! — пылко воскликнул король.
— Вот видишь, — продолжал Чалкан, — вот первая страсть, от которой я, с Божьей помощью, хочу избавить тебя. Эта любовь — ещё больший грех, чем твоя любовь к наложнице, так как она губит твоё государство и твою душу. Ты расстанешься с Марией.
— Нет! — страстно проговорил король.
— Ты должен.
— Нет, нет! — воскликнул Людовик. — Я люблю её больше всего на свете. Если это — грех, то пусть погибнут Венгрия и моя душа.
Архиепископ схватил руку короля и, сильно сжав её, твёрдо произнёс:
— Ты должен!
— Нет.
— Подумай о Боге! Ты должен присудить к смерти Батория и его приверженцев.
Король содрогнулся.
— Ты хочешь управлять и дрожишь при мысли о нескольких каплях крови? Если ты хочешь, чтобы я тебя спас, то слушайся! — Архиепископ медленно подошёл к Людовику, устремив на него пристальный взгляд, который впивался в его душу. — Согласен ли ты?
— Да, — прошептал король, медленно опускаясь на колени.
XXIV
Опять «удальцы»
Чалкан твёрдыми шагами направился к двери, ведущей в приёмную. Здесь ожидал его государственный совет с Драгфи во главе.
— Вы готовы?
— Да.
— Входите!
Когда король увидел входящих, им овладел смутный страх; он бросил умоляющий взгляд на Чалкана, но тот не обратил на это внимания.
— Вот приговор, — сказал Драгфи.
Архиепископ взял бумагу и, положив её перед королём, холодно проговорил:
— Подпиши!
Король дрожащими руками взял бумагу и прочёл:
«Повелеваю Батория, Турцо, Саркани, Петра и Гавриила Перенов, Стефана Борнемису, главарей тайного общества «удальцов», арестовать как мятежников и в течение суток казнить».
Однако, прочтя приговор, он отбросил его от себя, воскликнув:
— Это противно законам нашей страны и чести; сделать этого я не могу как король и дворянин...
— Только таким путём ты можешь спасти государство, — сказал Драгфи. — Когда всё будет исполнено, мы поспешим в Офен, соберём сейм и утвердим твоё постановление.
Людовик бросился на колени перед образом Спасителя и начал молиться:
— Просвети меня, Господи, я не могу взять на себя ответственность за это кровопролитие.
— Если ты боишься пролить эту кровь, то на твоей совести будут лежать потоки крови, которые польются в междоусобной войне; ты будешь отвечать за них перед Богом!