Шрифт:
Я огляделся. Впервые я сообразил, что вертящийся остров ни капельки не вертится под моими ногами. Ну, скрипит, шатается. А что? Обычное дело. Нет, не слушайте меня! Совсем даже не обычное! Остров стоял, зато вертелось всё остальное. Огненная река, через которую я прыгал, скалы на той стороне, берега – короче, целый мир несся вокруг неподвижного острова. Лучше не смотреть, если не хочешь, чтоб тебя стошнило.
– Уходи, – велела старуха. – Быстро!
– Почему?
– Я долго не продержусь. Голодная я.
– Вас накормить?
Она рассмеялась самым отвратным образом. Так рыгают, опившись топленым маслом.
– Уходи, – совладав со смехом, повторила она. Тело старухи затряслось, зашлось мелкой дрожью. Ногти вырастали до размера когтей и уменьшались опять. – Иначе ты меня или накормишь, или убьешь. Уходи! Тяжко мне. Душно мне!
– У меня налим есть, – я раскрыл котомку. – И жеребятина.
– Сырая?
– Вяленая.
– Ты хочешь меня накормить?
– Ну да…
– Ты хочешь меня накормить?!
Бёгё-Люкэн стала чуточку больше. Горбы заплясали на ее спине, грозя оторваться и ускакать в речной огонь. Рот превратился в пасть, сверкнули кривые клыки. Я решил, что сейчас она кинется на меня, но вместо этого старуха запела. Заорала дурным голосом:
Вырывай у них из клеток грудных Сердца и легкие их, Выломай челюсти им, Вырви длинные их языки, Больше их подбрасывай мне – Бедной, старенькой няньке твоей…Страшнее всего было то, что я узнал мотив. В раннем детстве мама перед сном пела мне колыбельную. Слова другие, но сам напев, мелодия… Я слушал песню горбатой Бёгё-Люкэн и не мог избавиться от ощущения, что рядом со мной – в Бездне Смерти, на острове колыбелей – стоит мой безвестный брат Нюргун. Слушает, улыбается, засыпает. А что? Дети всегда засыпают, если петь им колыбельные.
Жирные их спинные мозги, Многожильные их сердца, Клубящиеся их языки Подавай мне за то, Что качала тебя, Хоть с голоду подыхала сама, А не покидала тебя!– Налим, – глупо повторил я. – Жеребятина.
Нет, я не расширился. Тело не чуяло угрозы. Разум часто придумывает себе страхи на пустом месте. Тело умней разума: кинься старуха на меня, и ее встретил бы доспешный, оружный боотур. Встретил раньше, чем Юрюн Уолан успел бы сообразить, что наивный вопрос «вас накормить?» может означать гибельное утверждение «накормить собой».
Губи, круши, Дави, души, Всех живых – И добрых, и злых! Ноет спина, Совсем я больна, Лютым голодом голодна…Она замолчала. Замерла. Скрутила себя бешеным усилием воли, усохла, вернулась к мирному, безобидному облику:
– Уходи!
– Вы пели эту песню ему? – спросил я. – Моему брату?
Уж не знаю, чем, но мои слова помогли ей остаться во вменяемом состоянии.
– Пела, – кивнула Бёгё-Люкэн. – Уходи, пожалуйста. Его здесь нет.
– Я вам не верю, – сказал я.
– Его забрали. Давно.
– Кто? Куда?!
– Спроси у папы. Спроси у мамы. У брата с сестрой. Кому должен задавать вопросы глупый мальчик, если хочет поумнеть на свою голову?
– Кому?
– Семье. Родным. Близким. Они ведь близкие, да?
Этот ее смех. Слушать противно.
– Я вам не верю, – повторил я.
Старуха метнулась к колыбелям. Пальцы ее забегали по огонькам, грибам, границам щелей. Быстрей, быстрей, еще быстрей! Ногти или когти, но стук стоял такой – хоть уши затыкай. В ветвях елей раздался вой, похожий на волчий, только громче и пронзительней. К счастью, он почти сразу смолк.
Крышки откинулись: все три.
– Смотри! И поторопись. Тяжко мне!
Колыбели были пусты. Вернее, они были полны-полнехоньки: радужная слизь до краев. Лежать в такой – бр-р-р! Я бы, наверное, сдох от омерзения.
– Будешь возвращаться, – старуха приплясывала на месте. Так пляшет малыш, которому страсть как хочется по малой нужде, но он не может отойти, – представляй, что всё тебе враг. Всё-всё, что вокруг.
– Зачем?
– Река – враг. Скалы – враг. Понял?
– Зачем?!
– Хочешь легкого пути? Скатерти-дорожки? Слушайся нянюшку, я плохого не посоветую.
– А если…
– Убирайся! Вон отсюда!
Ее лицо вытянулось, обретая сходство с ящеричьей мордой. Ну, я и дал деру. А что? Брата здесь нет, нечего и ждать.
– Еда! – рявкнули вслед. – Еду оставь! Обещал!
Котомку я сбросил, не оборачиваясь.
5. Брат бьет брата
Это уже вечер?
Или тучи небо затянули, тьму прежде срока нагоняют?