В итоге упорного и беспрерывного труда тысяч безвестных русских земледельцев к концу XVII в. в Сибири сложилось пять аграрных районов. В них вошла практически вся доступная для хлебопашества сибирская территория. Ее северная граница проходила в районе Пелыма, пересекала Иртыш ниже впадения Тобола, шла через Обь у На-рыма, через Енисей по устью Подкаменной Тунгуски и по Лене до р. Амги. Рубеж этот, правда, проводится чисто условно — в основном по отдельным очагам земледелия, выдвинувшимся далеко на север и не смыкавшимся ни друг с другом, ни с находившимися южнее пашнями. Отдельный земледельческий островок возник аналогичным образом и в Забайкалье.

Северная граница сибирского земледелия определялась в основном природными факторами (главным из которых была вечная мерзлота), южная же почти целиком зависела от политической обстановки, была неустойчива, но проявляла тенденцию к «сползанию» дальше на юг.

Земледельческие районы Сибири были, разумеется, освоены неравномерно, плотность их заселения была обратно пропорциональна степени удаления от Уральских гор. Это отражало не только последовательность этапов русского продвижения с запада на восток, но и природно-климатические особенности различных районов Сибири: по мере приближения к Тихому океану количество пригодной для хлебопашества земли неуклонно уменьшалось. Как отметил известный советский географ В. В. Покшишевский, «к востоку от приветливых лесостепных мест между Уралом и Тоболом протянулись бесконечные урманные земли, негостеприимное Васюганье, за которым начались уже густо заросшие тайгой сопки Средней Сибири, крутореб-рые хребты северного Прибайкалья с их скудными скелетными почвами, перемежающиеся с таежными падями, расчистка которых под пашню представляла трудную задачу. Суровость климата, вечная мерзлота грунтов, мощь девственной тайги, заваленной буреломами, сами по себе не способствовали тому, чтобы русская миграция уже к востоку от Иртыша приобрела в целом земледельческий характер… Надо удивляться не слабому развитию «пашенного дела», но тому, что оно все же, хотя и в недостаточных для всей Восточной Сибири масштабах, возникало» [111, с. 63].

Самым развитым земледельческим районом являлся Верхотурско-Тобольский — главная житница Сибири. В нем к концу XVII в. сосредоточилась основная масса — более 10 тыс. — семей русских земледельцев. Он включал в себя Верхотурский, Туринский, Тюменский, Тобольский, Пелымский и Тарский уезды, также, кстати, различавшиеся по степени развития земледелия (меньше всего производилось хлеба в двух последних и больше всего — в трех первых уездах).

За Верхотурско-Тобольским по степени значимости следовали Томско-Кузнецкий район, Енисейский, Ленский (в верхнем течении реки) и, наконец, Забайкальско-Приамурский. Все их отделяли друг от друга большие пространства не тронутых рукой хлебопашца земель, прорезанные лишь тонкими ниточками путей сообщения с редко расположенными на них острогами и зимовьями. Томско-Кузнецкий земледельческий район был значительно удален от главного сибирского пути, шедшего от Тобольска на Енисей и Лену, а потому, хотя и имел весьма благоприятные для сельскохозяйственного производства условия, привлекал к себе сравнительно немного переселенцев: к концу XVII в. хлебопашеством там занималось лишь около 1800 семей. В состав Енисейского района, охватывавшего земли по Енисею, Ангаре, Илиму, Прибайкалью, входили Енисейский, Красноярский, Илимский, Братский и Иркутский уезды. Пашни русских земледельцев тянулись здесь редкой цепочкой вдоль рек, не углубляясь ни в таежные дебри, ни в горы. К началу XVIII в. в хлебопашество в этом районе было вовлечено свыше 2500 семей. Еще меньше русских переселенцев осело на пашню в бассейне Лены (около 600 семей), а также в Забайкалье и Приамурье (около 500 семей). Хлеб туда продолжали ввозить вплоть до конца XVII столетия [73, с. 84–88].

В XVII в. земледелием занимались представители практически всех слоев сибирского населения, и крестьяне среди них преобладали далеко не везде и далеко не всегда. Крестьянская запашка стала решительно преобладать уже в первой половине XVII столетия на территории Верхотурско-Тобольского района. В более же отдаленных сибирских уездах главной фигурой среди земледельцев длительное время оставался служилый человек (например, в Томско-Кузнецком районе — вплоть до конца первой четверти XVIII в.) [149, 39–40; 62, с. 137–151].

Н. Ф. Емельянов, специально исследовав вклад некрестьянского земледельческого населения в развитии хлебопашества Сибири в XVII — первой четверти XVIII в., пришел к выводу, что пашенные крестьяне сыграли по сравнению со служилыми людьми «меньшую роль в обследовании и заселении новых земель… Только по Томскому и Нарымскому уездам… служилые люди основали 150 населенных пунктов, посадские — 20 и крестьяне — 40». По его мнению, и в целом по' Сибири «некрестьянское население… чаще всего являлось первопроходцем и основателем новых городов и острогов, слобод и сел, деревень и заимок» [48, с. 168–169].

В XVIII столетии большинство представителей некрестьянского земледельческого населения было официально записано в крестьянское сословие.

* * *

Внешнеполитическая обстановка вынуждала русских осваивать прежде всего районы с наименее благоприятными природными условиями. В начальный период колонизации Сибири земледелие развивалось главным образом в таежной зоне и лишь местами проникало в более плодородную лесостепь. Поднимать приходилось почти исключительно целинные участки, но, поскольку степень заселенности края была невысокой, расчистка леса не получила широкого распространения. Сибирская пашня зарождалась на больших лесных полянах («еланях»), и первые сельские поселения были поэтому весьма небольшими и располагались на значительном удалении друг от друга.

В сибирских уездах складывался тип селений, типичный в XVI–XVII вв. и для лесной (главным образом северной) полосы европейской части страны. Основу сельского расселения составляли «деревни» в один-два двора. Они обычно группировались не только вокруг городов и острогов, но и вблизи основных торговых и промысловых путей, которыми, естественно, чаще всего являлись реки, служившие одновременно и основным источником водоснабжения. Вначале русские земледельцы вообще проживали в городах и пашню пахали «наездом» в их окрестностях, затем хлебопашцы стали ставить свои дворы хотя и за пределами крепостных стен, но все же вблизи городов по берегам больших рек, а еще позднее, по мере роста уездного населения, осваивались аналогичным образом и мелкие притоки. Лишь изредка селения возникали у дальних озер, и еще реже — просто «в дуброве» (при ключах). Нередко таким образом вначале заселялся лишь тот берег реки, где был поставлен город или острог, предоставлявший уездным жителям возможность быстро укрыться в случае военной опасности, и лишь длительное время спустя селения появлялись на другом берегу.

Постепенно увеличивалось не только число сибирских деревень, но и росли их размеры. К началу XVIII в. преобладающими стали селения, имевшие около 10 дворов, что, впрочем, было характерно в большей мере для Западной Сибири. К востоку от Енисея крупные деревни по-прежнему встречались довольно редко.

Помимо деревень, в сибирских уездах XVII в. имелись и другие, менее распространенные типы поселений. Починками и заимками обычно называли вновь создаваемые (а потому и небольшие) поселения. Села были крайне редкими в Сибири, развиваясь из деревень, в которых строили церковь. Они могли стать административными центрами для окрестных жителей. «Погосты» также встречались за Уралом гораздо реже, чем в Европейской России. Они были религиозными (а иногда и административными) центрами более или менее обширной округи, но далеко не всегда имели при себе крестьянские дворы. Гораздо большее распространение и более четкие функции получили со второй половины XVII в. слободы, занявшие промежуточное положение между городами и сельскими поселениями. Размещались они главным образом в южной части Сибири и в качестве опорных пунктов сыграли важную роль в ее земледельческой колонизации. Слободы становились административными и религиозными центрами для всех селений своего «присуда», были, как правило, основательно укреплены. В них размещались дворы главы местной власти (приказчика), церковных причетников, судных дьячков, служилых людей (беломестных казаков) и части крестьян. Большая же часть «подсудного» данной слободе населения обычно размещалась в окрестных селах и деревнях [147, с, 89; 151, с. 6, 63–70; 73, с. 366].