Не очень скромно, наверное, о себе такое говорить, но я — до появления журнальной публикации, и я — после нее — не один и тот же человек. Ночь переспав, основательней сделался, решительней, раскованней, снисходительней. В плечах пошире, ростом повыше. А главное — поуверенней в себе, в своих способностях и возможностях. Слава, повторюсь, — великая вещь. Заметно изменились и отношения мои с окружающими, с той же Светкой. Красивая девчонка, избалованная мужским вниманием, цену она себе знала и кого попадя близко не подпускала. Я, надеюсь, не «кто попало», но не мог похвастать, что за месяц добился каких-либо заметных успехов. Целовались, конечно, но стоило мне повести себя чуть активней, тут же наталкивался на упорное, холодное сопротивление. Вплоть до угрозы, что знать меня не пожелают, если буду много себе позволять. Причем говорилось это не мальчику сопливому, «дорвавшемуся», а мне, взрослому мужчине, человеку редкой и престижной профессии и — не могла же она не видеть — отнюдь не прощелыге и ловеласу. Я все принимал как должное, вынужден был принимать, потому что притягивала меня Светка, пошлое сравнение, как магнит, сердце колотилось, когда руки ее касался. Если и не любовь, то нечто весьма и весьма к ней близкое.

Все волшебно преобразилось два дня назад, после выхода достославного журнала с моим рассказом. Вечером мы встретились со Светкой, была она ко мне небывало расположена, улыбчива и мила, посидели в кафе, а потом — погода была ужасная, снег с дождем — до поздней ночи липли друг к другу в темном ее подъезде, не отпускала она меня. И довела, смешно сказать, до невменяемого состояния. Тогда же и сказала она мне, что в субботу уходят ее папа с мамой на свадьбу и мы могли бы «обмыть» мой триумф. Нетрудно представить, как ошарашен был я, увидев Андрея, полулежащего на диване — нога на ногу, галстук приспущен, расположившегося, судя по всему, всерьез и надолго.

Андрея, Светкиного однокурсника, я знал, познакомились на дне рождения у ее подруги. Я не хотел туда идти, понимал, что, чужак и переросток, неуютно буду себя чувствовать среди молоденьких и разухабистых, как большинство медиков, ее друзей, но отказаться не хватило решимости. Вечер мне дался с трудом, гости не понравились, а больше всех этот Андрей — самодовольный, нахальный, рассказывавший гнусные, даже для своей медицинской кодлы, анекдоты и громко ржавший. Возмущало, что со всеми девчонками, в том числе и со Светкой, вел он себя, как со своими наложницами. И они, Светка тоже, принимали это как должное, а если роптали, то более для виду. Ко мне, человеку намного старше его и не ему, студентишке, чета, он также отнесся без должного пиетета, старался при любой возможности «лажануть». Я, естественно, в долгу не оставался, он откровенно задирался — противный был, одним словом, вечер. И вот этот Андрей развалился передо мной на Светкином диване, глаза у него масляные, тонкие губы сложены в пренебрежительную ухмылочку.

За руку здороваться я с ним не стал, сухо кивнул, демонстративно сел на стул в другом конце комнаты и вопросительно поглядел на Светку. Та, как ни в чем ни бывало, взяла у меня торт и бутылку, скрылась, безмятежно напевая, на кухне. Я, чтобы не встречаться с Андреем взглядом, уставился с непроницаемым видом в окно. Вспоминал, что Светка, открыв дверь, не поцеловала меня, а лишь быстро подставила щеку для поцелуя и сразу же повела в комнату, которая, как выяснилось, не пустовала. В такой-то день!

Я уговаривал себя не беситься, держаться спокойно, безразлично — сомнительно ведь, чтобы Светка пригласила Андрея тоже. Скорей всего, тот приперся по собственной инициативе и просто надо поскорей от него избавиться. Хотя — отравляла настроение подлая мыслишка, — Светка могла бы это сделать и до моего прихода, нечего ему тут на диване валяться, белыми носками сверкать. В конце концов, идея отпраздновать принадлежала ей, не мне. И уж никак не предполагалось, что наш дуэт должен превратиться в трио.

Я скосил глаза в Андрееву сторону. Он тешился разглядыванием собственных ногтей. Я вдруг обратил внимание, что руки у него не мужские — маленькие, белые, холеные. Гвоздя, наверное, в жизни прибить не довелось. Почувствовав мой взгляд, он приподнял пушистые, тоже девушке впору, ресницы, иронически сощурился. Облизнул приготовительно губы, но я не стал дожидаться его монолога, тут же встал и вышел из комнаты. Светка на кухне протирала фужеры. Три фужера. Можно было ни о чем не спрашивать. Но я спросил. Ровным, недрогнувшим голосом.

— Насколько я понимаю, праздновать будем втроем? Или еще кого-нибудь ждем?

Темные, зрачков не различишь, продолговатые Светкины глаза сделались от улыбки еще длинней.

— Не заводись, Валька. Ну, сидит человек, не гнать же его теперь из дома. Тем более, он знал, что ты должен прийти и по какому поводу.

— Откуда ж он мог узнать? — изобразил я крайнюю степень удивления. Не заводись, говорит. Как же тут не заводиться, если она, вместо того, чтобы побыстрей избавиться от этого словоблуда, докладывает ему о нашем, нашем с ней празднике, приглашает войти, раздеться? Так, значит, ждала меня, так, значит, дорога ей наша встреча. А я еще приперся сюда с этой бутылкой, коробкой этой дурацкой!

— Перестань, Валька! — нахмурилась Светка.

Валька, Валька… Дернула же меня нелегкая — настроение было хорошее, игривое — отрекомендоваться так, когда знакомились в Доме кино. Фестивальные фильмы крутили. Увидел Лешу Провоторова из «Вечерки», тараторившего что-то симпатичной смуглянке с роскошными кольцами крупно вьющихся черных волос, подошел. Больно уж приглянулась Лешина собеседница. Особенно кожа ее поразила меня — нежная, чистая, гладкая, так и тянуло провести легонько по щеке ладонью. Придумал какое-то, якобы неотложное, дело к Леше, позволившее вклиниться в их разговор, напросился на знакомство. Почему-то решил, что лучше всего тон взять игривый, дурашливый. В свои набивался?