Вспомнив об этом разговоре, Покровский еще раз подосадовал. Даже при всех скидках на женскую эмоциональность — Лена ведь умная женщина, все прекрасно понимает, для чего зря по больному месту лупить? «Неужели нам всю жизнь по чужим квартирам мотаться?» Нашла время — когда муж на дежурстве и должен быть готов к любым неприятностям! Будто Лена сама не врач, не разумеет…

Чтобы отвлечься от безрадостных мыслей, Покровский засел за кроссворд. Нет, не разгадывал — сочинял собственный, давнее увлечение. Но едва он приступил к расчерчиванию клеточек, затрещал телефон. Звонили из приемного отделения — «скорая» привезла больного. Покровский со вздохом закрыл тетрадку и вышел из ординаторской.

На кушетке лежал молодой мужчина в черной, расстегнутой на все пуговицы рубахе и в черных же измятых брюках. Длинные волосы, густые и черные, разметались по скуластому горбоносому лицу. Но прежде всего внимание Покровского привлекла окраска этого лица, цвета вылинявшей желтой клеенки, застилавшей кушетку. И пятна крови — бурой, подсохшей уже, и алой, свежей — на лице, шее, одежде. Перед больным, держа его за руку, стояла на коленях старуха — такая же горбоносая, темнолицая, из-под черной косынки выбились седые до прозелени волосы. И странно одетая в какое-то подобие просторного черного балахона со множеством фиолетовых складок и оборок внизу. Сначала Олег подумал, что они кавказцы или, еще вероятней, цыгане. Хотя и на цыган они не вытягивали — уж больно темнолика и диковинно облачена была старуха. Подошел, тронул мужчину за горячее запястье. Пульс еле определил — тонюсенькую, рвущуюся ниточку.

Старуха подняла к нему испещренное морщинами лицо, опалила чернющими, зрачков не различить, глазами.

— Доктор, спаси его! — И, не вставая с колен, поползла к нему, схватила за руку, прижала ее к своей ледяной щеке.

Говорила она с сильным акцентом, с трудом можно было разобрать слова.

— Не дай ему умереть, не дай!

Олег не без труда высвободил руку, поморщился:

— Вы с ума сошли! Встаньте немедленно! Это кто — внук ваш?

— Внук мой, сын мой, душа моя, кровь моя, все мое! — причитала старуха, по лицу ее катились обильные мутные слезы. — Все мое! И забормотала что-то на гортанном, неведомом Покровскому языке.

— Их с поезда сняли, — вмешалась заспанная сестра приемного отделения. — Парень уже без сознания был, в кровище весь. А эта над ним как ворона черная. Сейчас она лучше залопотала, а то я ни бельмеса разобрать не могла.

Старуха снова попыталась ухватиться за Олега, но тот внятно, раздельно произнося каждое слово, сказал ей:

— Вы же мне мешаете осмотреть больного, драгоценное время теряем!

Что в животе катастрофа, Покровскому не составило труда догадаться, едва коснувшись его одеревеневших мышц. Но почему кровит отовсюду — в голове не укладывалось. И не вызывало сомнений, что счет жизни парня идет на секунды и может она угаснуть в любой момент.

— Лаборанта, живо! — велел он сестре. — Пусть группу крови и резус определит.

Затем дозвонился к себе в отделение, сказал, чтобы разворачивали операционную, и продолжил осмотр. Ничего подобного он никогда не видел, даже не слыхал о таком. Кровь сочилась отовсюду — из носа, рта, ушей, заднего прохода. Нарушение свертывающей системы? — пытался сообразить Покровский. Но при чем тогда клиника «острого живота»? Вызвать из дому завотделением? И лишь подумав об этом, скривился, как от зубной боли.

Врачом Олег был молодым — семь лет не стаж для классного хирурга, — но поднаторел уже не худо. Одно не вызывало у него сомнений: больной обескровлен, надо срочно восполнять кровопотерю, иначе никакая операция не спасет — останется на столе. И хорошо бы, если у него в самом деле со свертываемостью нелады, начать с прямого переливания, из вены в вену.

— Третья группа, резус-отрицательная, — доложила, закончив свои манипуляции, лаборантка.

— М-да, — разочарованно протянул Покровский. — Если уж не повезет… Ему же столько крови понадобится… Заварилась каша…

— Как бы не пришлось вам, Олег Петрович, ее расхлебывать, — развела руками лаборантка.

— Не расхлебывать, а выхлебывать, — вздохнул тот. — Придется кубиков на триста облегчиться, деваться некуда.

У Олега была та самая третья резус-отрицательная, очень редкая, все в больнице знали об этом и, когда подпирало, звали на выручку.

— Надеюсь, сифилиса или СПИДа нет у вас? — подмигнула разбитная приемная сестрица. — Анализы вам давненько не делали.

— Ручаться не могу, но по жизненным показаниям дозволяется, — в тон ей ответил Олег.

Прямое переливание — времени было совсем в обрез — решил делать тут же, в приемном, вызвал на подмогу сестру из реанимации. Старуху попытались вывести из комнаты, но она так упорно сопротивлялась, что махнули на нее рукой. Сев на корточки в углу, немигающими угольными глазами смотрела, как по прозрачным трубочкам кровь из розовой руки доктора перетекает в другую руку — восковую, безжизненную. Кто же все-таки он ей, этот внук-сын? — хмуро размышлял Покровский, лежа рядом с ним на каталке. — Перитонитище такой… — Потом представил брезгливое лицо шефа, разбуженного среди ночи, вспомнил его любимую фразу «корифеи безрукие» и решил оперировать сам, помощи просить только в самом крайнем случае.