Уже потом, на берегу, обретя способность хоть как-то соображать, Олег осознал, что вовсе не имело смысла карабкаться на матрас, достаточно было потерпеть немного, пока отпустят судороги, держась за руку так счастливо оказавшейся поблизости женщины. Но помутился от страха рассудок, угасавший свет клином сошелся на одном — поскорей взобраться на этот утлый островок земной тверди, подальше от смертельных щупалец, тянувших его в бездну. Кипела вокруг вода, матрас кренился, дыбился, женщина орала, что перевернется сейчас, что не умеет плавать, оба пропадут, умоляла отпустить ее руку — и ни живой души рядом. Сделав нечеловеческое усилие, Олег сумел забросить одну ногу на ускользавшую резиновую подушку, сделал последний судорожный рывок всем телом — и тьма обрушилась на него. Когда сознание вернулось, обрел себя лежащим поперек матраса, всего в блевотине. Море было тихое, умиротворенное, без единой морщиночки. Женщина исчезла…

Много ночей подряд он боялся заснуть. Едва смыкал глаза — надвигалось на него перекошенное ужасом лицо со съехавшими в сторону черными очками и красным провалом разинутого рта. Изведшаяся Лена будила его, мученически вопившего, старалась успокоить. В несчетный раз уговаривала, что нет на нем никакой вины, всего лишь роковая случайность, от которой в этом мире никто не застрахован. А однажды, когда засиделись допоздна у телевизора, сказала вдруг:

— Знаешь, Олежка, я в последнее время почему-то ждала какого-нибудь несчастья, только не говорила тебе. Уж больно хорошо, чересчур хорошо все у нас получалось, везло немыслимо. Словно испытывал кто нас.

Замолчала, и когда решила уже, что ничего в ответ не услышит, он, почти не размыкая губ, пробормотал:

— Не нас, а меня. Одного меня, везунчика.

— Почему одного тебя? Разве мы не одно целое? — Придвинулась ближе, обняла мужа за шею, прижалась влажной щекой к его лицу.

— Иди-ка, дружок, спать, — сказал Олег. — Ночь давно. Я скоро приду.

Оставшись в одиночестве, он еще какое-то время тупо пялился на светящийся экран, потом вышел в коридор, где на тумбе возле двери лежала его сумка. Расстегнул молнию, нащупал на донышке завернутую в носовой платок воронью лапку. Зашагал в кухню, включил свет, долго разглядывал серые, словно заплесневелые, скрюченные птичьи пальцы и тихо, зло произнес:

— Я не верю, что все это делаешь ты, еще не совсем, слава Богу, рехнулся. Но я сейчас вышвырну тебя к чертовой матери в форточку, и пусть, если не побрезгует, сожрет тебя какой-нибудь бродячий пес.

— С кем ты тут разговариваешь? — услышал он за спиной удивленный Ленин голос.

Олег заполошно, точно застигнутый за чем-то предосудительном, скомкал платок, повернулся к Лене, сумел улыбнуться:

— Так, дурака валяю. Почему ты не спишь?

— Тебя жду. А платок тебе зачем? Засопливил, что ли?

— Говорю ж тебе, дурака валяю. Не обращай внимания. — Обнял жену за плечи и повел в спальню. Проходя мимо раскрытой сумки, бросил в нее злополучный сверток и снова, уже не для Лены, криво усмехнулся…

Как ни старался Покровский, на работе заметили, что после отпуска он сильно изменился — помрачнел, замкнулся, разговаривал мало и неохотно.

— Чего это ты смурным таким заделался? — пристал к нему, когда остались вдвоем в ординаторской, Валерка. — Уж не влюбился ли?

— Разве что в тебя, — буркнул Олег.

— Имеется кое-кто, кроме меня, — хитро подмигнул Валерка. — И не делай вид, будто Наташка тебя не зацепила. Ножки-то — модельные. Я бы сам с ней закрутил с удовольствием, да, боюсь, не по Сеньке шапка. А хороша деваха, ничего не скажешь! И папочка такой при ней — закачаешься!

— При чем тут папочка? — не понял Олег.

— В самом деле ничего не знаешь? — округлил глаза Валерка. — Ты ведь уже два дня тут околачиваешься, неужто не посвящен? Папочка у нас — зам главы администрации, силища! Может, скажешь, ты и «девятку» Наташкину не заприметил?

— Представь себе, не сподобился. — Олега раздражала Валеркина жизнерадостность. Чтобы отделаться от него, сказал: — Схожу щитовидку в девятой палате погляжу.

— Кстати, — хохотнул ему вдогонку Валерка, — даю вводную. Разведка донесла, что деваха тобой интересуется. И полгода, как развелась, факт, заслуживающий всяческого внимания.

Что появилась в отделении субординатор, свежеиспеченная выпускница мединститута Наталья Сергеевна, Покровский, конечно же, знал. И что симпатична она, высока и хорошо сложена — тоже заметил. Но все это едва касалось его внимания, как и многое другое в последние дни. Привычно, заведенно исполнял свои врачебные обязанности, радовался любой возможности остаться в одиночестве. А вернувшись вскоре после разговора с Валеркой в ординаторскую, застал там Наташу. Сидела за столом, что-то писала. Увидев Покровского, обнажила в светлой улыбке белые зубы:

— Вы завтра дежурите, Олег Петрович?

— Да, — односложно ответил Покровский, мельком взглянув на нее и не улыбнувшись в ответ. Сел, уткнулся в папку со своими историями. Наташиного лица он теперь не видел, но не сомневался, что улыбка с него бесследно исчезла. Трепыхнулась легкая досада на себя, что не очень-то дружественно повел себя с молодым врачом, — давно ли сам начинал, на каждую мелочь болезненно реагировал? — но тут же растаяла.

— А можно я с вами подежурю? — мелодично пропела Наталья Сергеевна.