Два-три пассажира оглянулись. Переход от сумеречного состояния души к взрывному веселью и наоборот – был привычен. Подбросив и ловко поймав жезл с навершием, изображавшим шута в колпаке и негромко приговаривая: «Шут есть шут, дурак есть дурак», – человек с резной палкой в руке полупустой автобус покинул.

Больше тридцати лет таскал он с собой палку с набалдашником.

Появилась она у Терёхи случайно. Семнадцати годков примчавшись в Москву из Твери, где занимался в Училище культуры на цирковом отделении, попробовал сходу поступить в знаменитое Румянцевское. Провалился. Собираясь уезжать – зашёл к одному из служащих училища, с которым до экзаменов успел разок-другой перемолвиться.

Старый ковёрный с лицом в морщинах, глубиной своей напоминавших макет человеческого мозга из Дарвиновского музея, давно закончил и выступать, и преподавать. Но в училище его оставили: кладовщиком.

Встретил кладовщик Терёху, – словно только его всю жизнь и дожидался.

– Я тебя, парняга, сразу приметил. Люблю, знаешь ли, на абитуру глянуть. И росточком, и мордуленцией ты ни дать ни взять «мрачный клоун». Верней – мрачный шут: когда надо угрюмый, но по временам и веселый. В цирке нашем таких шутов, что-то давненько не видно было. В жизни они ещё попадаются, а вот на арене… Что провалили?

– Угу.

– Всё правильно. Так и должно было быть. Не любят здесь своеобычных. Ты сам-то хоть знаешь, кто ты есть?

– Пудов я. Терентий.

– Дурашка. И по виду, и по норову, ты вылитый русский трикстер: угрюмый, но шаловливый. Любишь мрачновато шутить и людей шуткой в тупик ставить. Любишь так шуткануть, чтоб у человека свет перед глазами перекувырнулся, а потом потихоньку на место встал. Так или нет?

– Может, так, а, может, и нет.

– Ну, тогда знай: ты – фундаментальная сила! Такую силу никто побороть не может. Только ты сам, если оскотинишься или сопьёшься. Понял, дурило?

– Не-а.

– Повторю ещё раз для тупых: ты – непокорная, устойчивая, ни от кого и ни от чего не зависящая сила. На такой силе, как на громадном крюке весь цирк наш земной держится. И чему вас только в Твери вашей учат!

– Всему помаленьку.

– Оно и видно. Всё по верхам, для блезиру, показушно. А чтоб дать жизненную основу, так это – ни Боже мой. Ну, так вот: результат действия устойчивой силы не всегда ясен. Даже её обладателю. Но тем, у кого есть горький опыт, кой-чего всё ж таки ясно. Поэтому слушай, что с тобой дальше произойти может. Поясню на примере. Жил да поживал шутяра на тебя похожий – Осип Гвоздь. Правда, был он длинный, широкоротый и с виду несуразный. А ты ловок, короток, весь на пружинах, как попрыгунчик: вот-вот взлетишь. Но при этом стержень у вас одинаковый и ужимки сходные. В Осипе тоже сильная сила была. Сила непокорная, но, правда, зловредная! Только не помогла в нужный миг она Гвоздю.

– А вы Гвоздя этого, в каком цирке видели?

– В цирке Гвоздь не выступал. Цирк у него в палатах царских был. А жил он четыреста с лишним годков назад. И хрен его знает зачем, мне на днях во сне явился. Про себя рассказывал. Правителя, который на нож его насадил, упрекал горько…

Терёха вскочил, замотал головой, даже кончики пальцев в уши засунул.

– Ну их, ушедшие времена, в болото! Не до них! Мне назад, в Тверь надо, а денег – кошке на лизок.

– Ничего, зайцем прокатишься. Ладно. Про Гвоздя не буду больше, – покачал головой кладовщик, – тогда про цирк послушай. Первое и главное. Цирк не попса и клоун в нём не посмешище! Не дубина стоеросовая с волосами торчащими, а мудрый шут: с древнейшей, – древней, чем у любой государственной власти, – историей. Вот каким должен быть настоящий клоун в настоящем цирке.

– А государство тут, с какого боку?

– А с такого. Не живёт шут без правителя. И правитель без шута не живёт! Да и без короны царской, в чулане припрятанной, шутов не бывает. Потому как шут – всегда насмешка над правителем и его антипят! Ну, антипод по-научному. Но иногда брат-близнец, правителя упрекающий. В цирке-то шут, может, и дурак! Зато у себя в чулане, под лестницей – он властелин! Льдистым ужасом и хохочущей жутью властвует. Из своего чулана может он сердце правителя так шуткой сжать, что тот навек запомнит. Ладно, заканчиваю. Вижу, рано тебе знать про такое. А не рано тебе знать вот про что: жизнь без шутовства, без нелепых и неожиданных выходок – мизинца моего не стоит. Но самое главное, жизнь шутовская – гладильная доска! Видал, такую?

– Не-а. Я на столе глажу.

– Так зайди в магазин, глянь. Вещь интересная, вещь двойная. Сверху одна доска, под ней – другая, поменьше. Так и в нашем деле. Сверху одно, а коли кто задумается – сразу подспудное замечает. Причём то, что ненароком, краем глаза замечается – самое важное и есть. И ещё тебе напоследок: настоящий шут тот, кто всех других шутов перешутить сможет.

– Это где ж столько шутов найти?

– А в жизни нашей их сколько? Ты вглядись повнимательней: тысячи! Сказал бы тебе ещё, парняга, да боюсь, напугаю до смерти. Одну сказочку про шута и правителя, знать тебе, конечно, надо…

– Сказки люблю.

– Так вот. Как-то вьюжной зимой, в городе Питере, году примерно в 1720, провалился правитель под лёд. Тяжко заболел. Но и болея, всё издавал приказы и распоряжения. Чтоб хоть как-то его отвлечь, доставили к нему любимого шута-карлика, Якима Волкова…

Старый коверный внезапно замолчал.

– Ну, а дальше-то, дальше как в сказке было? – даже подскочил на месте Терёха.

– Нет. Хватит с тебя и шутовских имён, остальное сам, если захочешь, узнаешь. Хватай свои шкаматки и дуй на железку!