— Увижу — прибью, понял?

Я сел на корточки рядом с мальчишкой. На вид ему было лет одиннадцать-двенадцать. Грязные штаны на размер меньше, рваная заляпанная футболка. Но не было в нем того, что я замечал в других беспризорниках — какой-то заморенности, рахитичности. Этот парень был крепок и широк в кости.

— Так чего голубя не прибил? — спросил я, поглядывая на бабку. — Их же вон сколько.

Мальчишка сел, прижав колени к животу и закрыв лицо волосами — слишком длинными для беспризорника, те стараются бриться наголо, чтобы вши не плодились.

Ответа на вопрос я не получил, благодарности тоже. Надо было как-то разруливать ситуацию и идти домой, но и бросать пацана нельзя — заклюют, человек все-таки.

— Ты идти сможешь? — спросил я. — Дышать не больно? Ребра не сломаны?

Все так же не поднимая головы, мальчишка вдохнул-выдохнул, тряхнул патлами — мол, нет.

— Тогда пошли, тебе тут опасно оставаться.

— Какое тебе до меня дело? — злобно бросил он, наконец вскинул голову, и я сглотнул, подавил желание отшатнуться: его левая половина лица была, как у Фредди Крюгера, глаз тоже пострадал, помутнел. Шрам от ожога оттягивал уголок рта, и казалось, что мальчишка усмехается. — Пусть бы уже убили наконец!

Уцелевший глаз, синий, как подсвеченный кусочек льда, полыхал яростью. Нос мальчика, как и губы с подбородком, от огня не пострадал, и геометрия лица не нарушилась.

— Не убил голубя потому, что за ободранного кота узбек дает двести рублей, ясно? А я не только голубей жрать хочу. Где я еще деньги возьму с такой рожей?

Мальчишку трясло то ли от ярости, то ли он пережитого. Действительно если попрошайничать, будут шарахаться. Ну, или кривиться и подавать, отворачиваясь… Так себе выбор.

— Какое мне дело, — проговорил я, задумчиво потирая подбородок. — Помочь захотел.

Мальчика перекосило.

— Мне?!

И вот теперь мне стало страшно, я не нашелся, что сказать. И ведь правда ему две дороги — на тот свет или в маньяки. В наше время можно было бы сделать пластику, пересадить хрусталик, в девяностые никто никому не нужен и здесь точно не делают таких операций. И если у симпатичного приветливого сиротки есть шанс попасть в семью, то обезображенный мальчишка никому не нужен. В детдоме его, скорее всего, травили, вот он и подался в бега, и теперь один против всего мира. Чем сильнее ударят, тем больнее захочется ответить. Так будет, пока он не сломается окончательно или не лишится разума и правда не начнет убивать слабых ради удовольствия.

— Тебя как зовут? — спросил я, просто чтобы сбить его с волны.

— Ян.

— Так можешь идти? — Я протянул руку. — Давай отсюда уйдем.

Мальчик, кривясь, поднялся сам. Остановился, покачиваясь, и у него расфокусировался взгляд. Похоже, сотрясение все-таки есть. Потому я подставил плечо, но Ян не стал на него опираться.

Мы направились не к остановке, а по пригорку куда-то вверх, мимо частных домов, а я лихорадочно думал, куда бы его пристроить хоть на время. Мои беспризорники заклюют, да и чувствуется, что это интеллектуально развитый ребенок. К друзьям вести опасно — вдруг он все-таки способен убить или покалечить?

— Когда это случилось? — Я провел по своему лицу.

Думал, Ян промолчит или огрызнется, но он поделился, волосами закрыв обезображенную щеку:

— В декабре. В доме начался пожар, и меня придавило бревном из крыши, сестру тоже придавило, но больше, и она сгорела.

— А мать?

— Побежала спасать котов. Не нас — котов! Тоже сгорела. Меня пожарные достали.

— И ты мстишь котам? — осторожно поинтересовался я.

— Коты, куры, голуби… Мне за котов платили — что непонятного? Платили бы за голубей — бил бы голубей.

Ну, хорошо хоть не живодер-садист…

— Ненавижу котов, — скривился Ян, опровергая мою догадку.

— Но ведь ты понимаешь, что коты не виноваты. У них вообще разума нет!

— Не было бы котов, сестру бы спасли.

Он остановился, облизнул разбитые губы, потер ушибленный бок.

— Ладно. Допустим, убьешь ты всех котов, что изменится?

— Если бы их не было… Вообще! — Он оперся о ствол вишни, тяжело задышал.

Похоже, придется его тащить в больницу, вот и пристрою на время.

— Были бы собаки, хомячки… — развил свою мысль я. — Снусмумрики какие-нибудь. И твоя мать любила бы их больше, чем своих детей, потому что… — Я смолк, опасаясь назвать ее дурой.

— И сейчас, ты видел, они готовы были убить — из-за кота, — бормотал Ян, будто не слыша меня. — Опять.

— Я не готов убить человека из-за кота, — сказал я. — Просто они думают, что раз ты кота убил и ободрал, то их тоже сможешь, и боятся. А не потому, что думают, что ты хуже кота. Дошло?

Яну, похоже, полегчало, он собрался идти дальше, но я его остановил: