— Есть кто? — слышится властный голос.

Степан Кузьмич вскочил… Знакомый голос!

Вошел высокий небритый человек в потертой солдатской шинели и черной суконной шапке-ушанке, подбитой заячьим мехом.

Быстров вытянулся.

— Афанасий Петрович?! Здравствуйте, товарищ Шабунин!

— Здравствуйте, Степан Кузьмич… — Приезжий взглядом обвел комнату. — Где же все?

— Нормально, за околицей…

— А это кто?

Шабунин оценивающим взглядом посмотрел на мальчика.

— Руководитель местной коммунистической молодежи.

Шабунин слегка улыбнулся.

— Не мал?

— Мал, да дорог, — серьезно ответил Быстров. — А вы к нам каким образом?

— Поделили уезд и разъехались, хотим знать, что оставляем и что найдем.

В комнате темнеет. На стенах белеют пятна. Плакаты Быстров эвакуировал вместе с бумагами исполкома.

Слава сжался в комок, ему очень хочется остаться. Шабунин опустился на диван, кивнул Быстрову:

— Докладывайте обстановку.

— Документы отправлены под Тулу с секретарем исполкома. Учителя предупреждены, занятий не начинать… Население тоже. В случае, кто подастся к деникинцам, ответит по всей строгости…

Шабунин нетерпеливо перебил:

— Ну, а сам, сами? Коммунисты эвакуировались?

Быстров нахмурился.

— Непроявившие себя оставлены по домам.

— А проявившие?

— Собраны в кулак. Отрядик сформировали…

— Что будете делать?

— Появляться то здесь, то там. Советская власть не кончилась. Не давать жизни дезертирам. Нападать на мелкие части противника…

Шабунин пристально посмотрел в окно. Кто-то кричал визгливо, жалобно: то ли кого бьют, то ли оплакивают. Быстров не обращал внимания на крик, и Шабунин отвернулся от окна.

— Уверены, что Советская власть не кончилась?

— Уверен.

— И я уверен.

Славка слушал как завороженный и думал: «Вот что делает людей коммунистами: доверие и уверенность. Доверие и уверенность приносят победу в самых невероятных обстоятельствах…»

Шабунин сжал губы, покачал головой, точно не слышно сказал что-то самому себе, и лишь потом обратился к Быстрову:

— Должен сказать, что положение весьма катастрофическое. — Сердито посмотрел на Славку, точно тот во всем виноват, и пригрозил ему: — А ты слушай да помалкивай, мы языкастых не любим.

Его учили помалкивать, но лишь много позже узнал он, что не болтать языком и жить молча — совсем неравноценные вещи.

— …Малоархангельск мы сдадим. Сдадим Ново-силы И Орел, вероятно, сдадим. Фронт откатился к Туле. Но Тулу не сдадим. Это не предположение. Так сказал Ленин. Они рвутся к Москве, но мы отбросим их и погоним, и чем меньше перегибов с крестьянами, тем скорее погоним…

Быстров тряхнул головой, льняная прядь наползла на глаза, рукою взъерошил волосы.

— Разрешите обратиться к уездному комитету партии?

— Обращайся, — Шабунин поморщился. — Знаю, что скажешь, и наперед говорю: отказ.

— Много коммунистов ушло в армию?

— Кого послали, но кого велят и придержать. Сейчас тут — тот же фронт… Требуется разумное равновесие.

Быстров с надеждой в голосе сказал:

— Архив отправлен, исполком эвакуирован, к появлению врага все подготовлено. Разрешите на фронт? Афанасий Петрович, я очень прошу!

— Нет, нет, — сухо обрезал тот, — мы не можем оголять тыл. В армию всем хочется, а отодвинется фронт, кто здесь останется?

Молча протянул Быстрову руку, подошел к дивану, протянул руку Славке и сказал:

— Ну, я пошел.

Втроем вышли на крыльцо. На козлах тарантаса дремал парень в брезентовом плаще.

— Селиванов!

Парень встрепенулся, задергал вожжами.

— Давай в Покровское.

На речке кто-то стучал вальком, девка или баба делает свое дело, полощет белье.

— Все нормально, — негромко сказал Шабунин и, сидя уже в тарантасе, озабоченно спросил: — А как ваши люди, Степан Кузьмич, вы в них уверены?

Вместо ответа Быстров сунул в рот два пальца и свистнул. Тотчас же издали послышался ответный свист, конский топот и чьи-то голоса.

Шабунин обернулся: из-за дальних изб к волисполкому мчалось несколько всадников.

— Прямо как в иллюзионе, — сказал Шабунин, — но запомните: здесь вам придется хватить лиха не меньше, чем на фронте.

— Это, конечно, что и говорить… — вздохнул Быстров.