— Там же боцман, — возразил Рудаков, — не похож он на человека, у которого можно что-то утянуть.

— Предчувствие у меня есть, — сказал Кузьма. — И когда сюда шли, предчувствие было. И не только предчувствие… Только давай не трепаться. А то засмеют…

Ребята вошли в дежурку. Гарри Васильевича на месте не было. Потом послышались его грузные торопливые шаги. Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся боцман.

— Это вы? — подозрительно спросил он и повел свирепым глазом по углам комнаты.

— А ты думал, пара утопленничков пришла навестить тебя? — неудачно сострил Рудаков. После всех приключений к нему еще не вернулось обычное чувство юмора. Боцман покосился на шутника и, не ответив, стал расставлять шахматные фигуры.

— Хорошо тебе здесь, спокойно…

Гарри Васильевич расставил фигуры и пригласил Кузьму на партию. Сделал ход и спросил, вроде невзначай:

— Вы не заходили на станцию полчаса назад?

— Нет, — ответил Кузьма и изучающе посмотрел на боцмана. — Что-нибудь случилось?

— А точно не заходили?

— Чтоб мне умереть на этом полу, — заверил его Рудаков. — В чем дело, Гарри Васильевич?

— Да так… — И боцман надолго замолчал.

Большая ночная бабочка с настойчивостью автомата била крылышками о стекло. Отлетала назад и снова шлепалась, оставляя на окне серебристую пыльцу. Потрескивали на стенах пересохшие досаафовские плакаты с инструкциями для спасателей. На плакатах утопающие с деревянными лицами цеплялись за своих спасителей, а те отработанными движениями пытались от них избавиться и вытолкнуть на поверхность вод.

Боцман объявил Кузьме шах и только тогда заговорил:

— Какой-то стервец забрался в водолазку. Откуда у него ключ? До сих пор не пойму…

Рудаков подпрыгнул на своем стуле.

— Что взяли?

— В том-то и дело, что ничего. Поэтому я вначале и подумал, что надо мной решили подшутить. Взять-то ничего не взяли, но все расшвыряли, вроде бы что-то искали…

— Пойду посмотрю, — как можно спокойнее заявил Рудаков.

Кузьма встретился с ним глазами. Взгляд Рудакова словно говорил: «Я так и знал». Когда он вернулся, по его лицу можно было понять, что вещи исчезли. Кузьма быстро сдался боцману и положил своего короля; они с Рудаковым вышли на улицу. Сперва молчали. Потом Кузьма сказал:

— Мне уже поздно идти к своей хозяйке. Придется тебе где-нибудь устроить меня спать. Договорились?

Город спал. Густые кроны акаций накрывали сверху уличные фонари. Мостовые и тротуары разрисованы пятнистыми фантастическими фигурами и были похожи на полотна импрессионистов.

Рудаков беспрерывно курил.

— Кто же мог знать? — спросил он.

— Я как чувствовал, — сказал Кузьма.

— А я ни черта не чувствовал, потому что у нас на станции сроду ничего не пропадало. Все было, но воровства… Правда, однажды пропал целый легководолазный комплект, но это кто-то чужой добрался.

— А почему чужой?

— Во-первых, свой не мог… А во-вторых, зачем ему комплект и куда он его денет? — убежденно сказал Рудаков.

— Ну, положим, деть-то денет. Покупателя найти не трудно. И деньги хорошие.

Рудаков подозрительно посмотрел на Кузьму.

— Интересно ты рассуждаешь, — сказал он. — Откуда ты такой взялся? Скажи спасибо, что ребята тебя не слышат, а то не работать тебе на нашей станции. У нас не любят такие разговоры. У нас морской порядок.

— А все-таки никто чужой не мог стянуть наши вещи, — сказал Кузьма. — Чужой их просто не нашел бы…

Рудаков обиделся и ожесточенно курил, только искоса, с неприязнью поглядывая на Кузьму.

Он постелил ему на застекленной веранде, а сам ушел спать в беседку.

…На следующее утро ребята поднялись рано. Спать им пришлось всего часа три, но усталости они не чувствовали. О ночных событиях ребята не вспоминали. Они долго плескались у колонки под жгучей струей воды. Вернулась с базара мать Рудакова и тут же начала приготавливать салат для завтрака. Ее крупные руки двигались плавно и быстро. Нарезанные овощи ложились свежей и живописной горкой на стол. Работая, мать не переставала говорить. Вместе с овощами она принесла с рынка столько новостей, что, не выскажись дома, пришлось бы бежать к соседке.

— Сегодня ночью, говорят, на колокольне черта видели. Сам, говорят, весь черный, а голова без кожи. Ну, точно мертвец. Череп такой, как на столбах рисуют. И светится весь, как гнилушка. А изо рта у него огонь дьявольский, ну так и брызжет, так и вьется. Он хотел, говорят, колокол утащить, да, говорят, бог не выдал. — Она понизила голос до шепота, словно сообщала страшную тайну. — Колокол-то освященный. Вот и не по зубам нечистому. А видать, он отгрызал его. Утром пономарь полез туда, а там следы от клыков его нечистых. А на крутом берегу, когда женщины на кладбище шли, двоих он же уволок. Как подхватил и понес, только и видели, как свеча у одной из рук прямо в воздухе вывалилась. Одну нашли внизу на камнях. Говорят, что черт сначала поизмывался, а потом душу забрал и бросил старушку. Она отсюда в двух кварталах жила. Что там делается… Я проходила, так там народу тьма, и поп самолично пришел. Отпевать, видно, будет. В народе ходят разговоры, что бог отвернул свое лицо от нашей церкви. — Она перестала резать овощи, глубоко и тревожно вздохнула, затем широким взмахом смела нарезанную зелень в миску. Щедро плеснула туда густого подсолнечного масла.