А в отступлении полк князя Горицкого был последним. Полк удерживал подступы к Харькову, мост через Дон в Ростове. И когда все было кончено и Новороссийск забит деморализованной толпой — остатками Добровольческой армии, когда из порта уходили последние, набитые до отказа суда, а сам «царь Антон» — генерал Деникин стоял на внешнем рейде на миноносце «Капитан Сакен», остатки полка князя Горицкого еще пытались удержать проход в горах — Волчьи Ворота.

— Не все держали в чистоте наше белое знамя. Многие предавались разврату, кутежам…

Князь даже зубами скрипнул: не только мелкая сошка — сам командующий Добровольческой армией генерал Май-Маевский неделями пьянствовал беспробудно; при сдаче Харькова его, как мешок с мякиной, в бесчувственном состоянии погрузили в машину. Генерал даже фуражку потерял и почти двести верст ехал, подставив лысину дождю и снегу; впрочем, этого он и не ощущал.

— …Антон Иванович [7] , — продолжал Горицкий, и в голосе его послышались скорбные нотки, — разрешил в исключительных случаях проводить самоснабжение, а очень часто это превращалось в откровеннейший грабеж, что восстанавливало население не только против самих нарушителей порядка, но и против всего белого движения. А сколько злоупотреблений допускала наша контрразведка…

Булдыга-Борщевский даже дымом поперхнулся — довелось ему служить в контрразведке, знал, что там творилось. Сам не безгрешен, но никогда не думал, что об этом будут говорить белогвардейские офицеры, да еще где — в большевистском тылу. Хотя и свои люди сидят за столом, но все равно престиж белой гвардии следовало бы поддерживать.

— Но сейчас порядок наведен железной рукой…

Да, Булдыга-Борщевский знал это. Некоторые его друзья разжалованы в рядовые и отправлены на фронт, а поручика Драпуна по приказу генерала Кутепова повесили на телеграфном столбе, или, как говорил сам генерал, «вздернули на фонарь». И наказали-то его за самые обычные дела: арестовывал первых попавшихся граждан, предъявлял им обвинение в большевизме. А затем освобождал. За известную мзду, конечно. Вознаграждение принималось, как правило, «непреходящими ценностями» — золотом, драгоценными камнями. Деньги принимались как исключение: уж больно много их появилось, непосвященному и разобраться трудно. Да и в деньгах разница. Предпочтительнее были николаевские, особенно «катеринки» — сторублевки с изображением Екатерины Великой. Брались радужные думские бумажки такого же достоинства, деникинские тысячерублевые «колокола», хотя верховному главнокомандующему вооруженными силами юга России генералу Деникину не удалось въехать в Кремль на белом коне, деньги он печатал с изображением царь-колокола, откуда и название их. Шли только что появившиеся врангелевские красные сторублевки, синие пятисотрублевки и тысячные билеты. Определенную ценность имели закавказские боны, принимались и советские деньги. А вот оранжевые тысячерублевки и сине-коричневые трехсотрублевки, выпущенные верховным правителем России адмиралом Колчаком, карбованцы и гривны Украинской державы и особенно рулоны «керенок» ставились ни во что.

Не один Драпун был причастен к подобным операциям, этим промышляли все контрразведчики, причем была выработана даже специальная такса в зависимости от имущественного положения обвиняемого. Грозила кара и штабс-капитану Булдыге-Борщевскому. Спасло то, что он считался знатоком красного тыла. И вместо «фонаря» штабс-капитан получил задание отправиться под Одессу, готовить восстание среди немцев-колонистов.

Он благополучно перешел фронт, добрался до места назначения и тут осел. Сначала к нему приезжали курьеры, связные, но он, напуская на себя таинственный вид, намекал на какое-то особое задание, для которого еще не пришло время. Постепенно его оставили в покое, и подготовку к восстанию вели полковник Эбеналь, подполковник Шок со своими сыновьями и поручик Дукерт.

Такое положение штабс-капитана вполне устраивало, в доме Адама Гильфера он чувствовал себя неплохо, а за отсутствие прекрасного пола вознаграждал себя увеличенными порциями самогона.

С прибытием полковника Горицкого наступал конец такой жизни. Ну что ж, от судьбы не уйдешь. Только чего же этот полковник начал с критики Добровольческой армии? Впрочем, в этом, может быть, есть своя логика. Поход Деникина провалился. Добрармию в народе стали называть попросту «грабьармией». Значит, чтобы снова добиться успеха, нужно раскритиковать старые порядки.

— В доверительной беседе с членами правительства и высшими чинами армии Петр Николаевич прямо сказал, что мы сейчас не можем выступать под знаменами Добровольческой армии за восстановление монархии. Эти знамена себя скомпрометировали, и за ними народ не пойдет…

«Вот так так!» — удивленно подумал Булдыга-Борщевский. Он-то хорошо знал, что и сам барон Врангель и все его окружение и мыслить боялись о России без батюшки-царя и вдруг — долой монархические знамена. А может, так нужно? И не удержался, спросил:

— Каково же будет устроение земли русской?

— Народ, русский народ сам выберет себе хозяина! — торжественно провозгласил князь Горицкий.

Игорь Мстиславович считал, что хозяином страны должен быть только царь. Другого не признавал. Всякие там республики, конституционные монархии, может, и хороши для Европы, а России, «третьему Риму», наследнице святой Византии, волею судеб завещан самодержец. Но сейчас не время об этом говорить. И он повторил:

— Народ сам изберет себе хозяина!.. А теперь, господа, позвольте зачитать недавно изданный их превосходительством генералом Врангелем приказ, вам, наверное, еще неизвестный.

Вынул из кармана френча лист тонкой, как шелк, бумаги. Специально изготовленная на лучших фабриках Франции, такая бумага совсем не шуршит, ее удобно и безопасно зашивать в любой части одежды. Она и была зашита в рубашке князя, когда он высаживался из лодки контрабандиста у Лонжерона.