Шрифт:
— Уверен? — нараспев тянет Писатель. По его удивленному лицу понимаю, что Чехов охреневает от происходящего. — Ты в этом уверен? — повторяет вопрос Жора и будто сквозь меня смотрит.
А я, мать вашу, каждой клеткой своего тела напрягся. И, походу, не зря.
Уверен, если сейчас обернусь, то увижу ее. Чувствую же, черт возьми, эту недотрогу. Запах ее улавливаю. Даже на уровне подсознания знаю, что сейчас она тянет свой сраный клубничный смузи и размазывает по тарелке кисло-сладкий соус, который так обожает.
Но почему Тихая здесь? И главное — с кем?
Неужели этот интеллигент с надроченной челкой притащил ее в бар?
Бах…
Бах…
Бах…
Долбит за грудиной.
Бах…
Бах…
Бах…
Вспарывает вены.
Я не должен оборачиваться! Но не потому, что не хочу ее видеть. Просто боюсь снова сорваться. И вообще считаю, что идеальным вариантом было бы запереть меня на пару дней в изоляторе, пока образ Тихой не выветрится из памяти.
Сука… Отчего же так хуево? Мне, блядь, будто ребра ломают, дробят до состояния мелкой крошки. Как, скажите, я должен с этим справиться?
— Мир, может, ну это бар? Давай-ка я тебя домой отвезу, — говорит Жора, когда видит, как я начинаю жадно глотать воздух, задыхаясь. — Что-то ты совсем плох.
— Я не «плох»… Я «сдох»… — с этими словами разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вспыхиваю.
Она.
Стоит прямо напротив меня в компании своих подруг. Смотрит с какой-то, блядь, мучительной жалостью. А мне эта жалость на хуй никуда не уперлась. Пусть забирает вместе со своей любовью, чтобы после себя ничего не оставляла! И столкнуться с Тихой сейчас, когда все раны кровоточат — самая жестокая подстава судьбы.
Делаю шаг вперед. Ядовитый вдох.
Замираю.
Следующий шаг — со свистом выдыхаю.
В голубые омуты смотрю и делаю то, за что буду потом себя проклинать…
В нескольких метрах от нас стоит толпа девчонок, наблюдающих за происходящим. Короткие юбки, огромны каблуки — типичные телки, пытающиеся охомутать богатого папика. И среди этих «охотниц» я замечаю Жозефину Штольц. Она ехидно улыбается и манит меня пальчиком.
Пошатнувшись, цепляюсь за плечо Даника, чтобы не свалиться и, вернув равновесие, двигаю к старой знакомой. Она же идет ко мне навстречу, виляя бедрами. Да так смачно, что, боюсь, суставы сотрет!
— Мда… Ну и видок, Савельев… — цедит Жози, разглядывая мою подбитую губу. Вот только я не за разговорами подошел. Сегодня общения и впечатлений мне на целый год вперед хватило.
Притянув к себе Жозефину, сжимаю обеими руками ее задницу и без лишней прелюдии засовываю язык ей в рот. Целую, игнорируя отвращение и приступ тошноты. Слишком пошло. Слишком мерзко. И в момент этой блядской вакханалии поглядываю на Аню, которая в полной растерянности смотрит на нас со слезами на глазах.
Но как только появляется первый рвотный позыв, я отталкиваю Жози и топлю к Тихой. Грубо притянув Снежную, блядь, Королеву к себе за шею, корпусом толкаю к столу со словами:
— Что скажешь, новенькая? Заебись тебе? Нравится смотреть, как я зависаю с другой? — а самого выворачивает от этих слов. Но люди не только любовь должны делить на два, но и боль. — Хочешь быть третьей? Давай присоединяйся!
И в следующую секунду лицо вспыхивает от смачной, звонкой пощечины.
— Не смей ко мне подходить! — шипит с ненавистью Аня и вылетает из бара.
Глава 33
«Моя любовь — мое проклятие…»
Аня Т.
_______________________
«Нравится смотреть, как я зависаю с другой? Хочешь быть третьей? Давай присоединяйся!»
Слова Мирона, сказанные в баре — словно острый клинок в мое сердце, который я заслужила.
Да, он имеет право ненавидеть меня — для этого есть все основания.
Он имеет право злиться — потому что предательству нет прощения.
Но увидев его с Жозефиной, оказалась не в состоянии принять последствия своего шага.
После нашего расставания мою жизнь будто на паузу поставили. Все стало пустым и бессмысленным. Жизнь потеряла свой вкус, цвет, она просто разрушена до основания. А внутри осталась только пустота… Пустота, которая поглощает меня полностью.
Сколько боли я перемолола, сколько выла ночами в подушку, сколько проклинала себя за то, что предала нашу любовь. Но легче не становится. Боль не проходит, не затихает. И время без Мирона превращается в вязкую, ядовитую субстанцию, отравляющую меня изнутри.
Целую неделю я жила на каком-то автопилоте. Не помню, когда последний раз спала больше двух часов и нормально ела. Не помню, когда улыбалась или просто говорила с родителями и друзьями. Я стала собственной тенью.
Скатившись в эмоциональную яму и проведя там семь морально истощающих дней, поняла, что не справляюсь. Как бы ни пыталась всплыть, все равно иду ко дну. И, возможно, пора обратиться к психологу, потому как панические атаки становятся все чаще, а с ними и бессилие, и апатия. Сложно существовать с болью, которую не можешь ни принять, ни отдать.