— Ничего в этой жизни не дается просто так. Сам же говоришь, что любит. Это ли не повод, чтобы сделать еще один шаг? Подумай об этом, брат, чтобы потом всю жизнь не пришлось жалеть о возможном упущенном моменте…

На секунду застопорившись, прокручиваю слова философа. Умеет же Чехов зацепить саму суть.

Сколько раз я пытался понять Аню. Сколько раз убеждал себя, что она действительно не может поступить иначе. Иногда искал оправдание происходящему в неправильной интерпретации чувств. А вдруг то, что мы испытывали друг к другу, не было любовью? Вдруг это была какая-то сумасшедшая страсть, граничащая с одержимостью? Я пытался найти смысл в каждом сказанном Тихой слове и действии.

Пытался…

Но, увы, так и не нашел.

Потому что это, блядь, любовь!

Именно любовь!

Да, мы оба чувствовали друг к другу что-то особое, не имеющее аналогов. Иначе не было бы так больно!

Подрываюсь с кровати и начинаю наспех собираться. В голове прокручиваю, что скажу Ане при встрече, выбираю определенное «козыри». Нервы натянуты, сердце на износ. Но я все равно делаю этот рывок, чтобы вернуть ее. Почему-то внутри появилась надежда, что все можно еще исправить, изменить.

Мы справимся! Должны справиться! Ведь чтобы добиться желаемого, всегда приходится чем-то жертвовать. Задвинуть гордость, пойти против установок, дальше которых никогда бы не шагнул, а порой случается отдать даже самого себя. И все ради любви. Ради счастья. Ради того, чтобы быть с человеком, который тебе дорог. И я готов заплатить столь высокую цену.

Порывисто бегу в прихожую, быстро одеваюсь, хватаю мобилу и выбегаю на улицу. Жора несется следом, не отставая ни на шаг, еще и подгоняет меня. С ходу снимает с тачки блокировку, с ходу залетаем в салон.

— Дай минуту. Надо выдохнуть, — говорю и закуриваю. Травлю себя никотином, глотаю его, словно кислород, но это помогает немного успокоиться и слегка унять тремор. — Если все пойдет хреново, отвлечешь чудаковатых предков, а я уведу Тихую, — снова затягиваюсь. — Хах, не думал, что когда-нибудь придется воровать девушку из дома ее родителей. Но после этого, Жора, я обязан буду на ней жениться, — усмехаюсь и сам, блядь, не верю в происходящее. — Ничего, справимся. Найду, что ей сказать, а потом сделаю все, чтобы Тихая ни о чем не жалела.

Ага, думал я…

Ровно до того момента, пока мне не прилетело последнее, финальное сообщение, которое и послужило тем самым весомым внушением, мощной оплеухой, хорошенько взболтавшей в башке мозги…

Тихоня: «Мирон, я уезжаю. Спасибо за все. Ты будешь моим лучшим воспоминанием.

П.С.: Я люблю тебя!»

Раз за разом перечитываю сообщение. Бегаю глазами по экрану и пытаюсь зацепиться за какой-нибудь знак или букву, которая изменит смысл написанного, но, блядь, ничего не выходит.

В ушах стучит, а перед глазами — черные пятна. В груди жжет. И я реально испугался, что могу отключиться, потому что меня с такой силой тряхануло, будто наступил на высоковольтные провода.

Ты будешь моим лучшим воспоминанием…

Что?

Что, мать вашу, она сказала?

Я для нее всего лишь воспоминание?

Все мое тело напрягается, руки сжимаются в кулаки. Сердце на пределе долбит, а компенсаторные механизмы уже не тянут нагрузку. Глубоко вздыхая, накачиваю себя злостью и ненавистью. Все, пиздец… Нет больше этого призрачного счастья, которое казалось таким реальным.

Трясущимися руками набираю номер Ани.

Гудок. Второй. Третий.

Нет! Она не может уехать!

— Возьми же, блядь, трубку! — рычу, не подбирая слов. Но гудки продолжают мерзко трещать на другом конце провода. — Тихая, чтоб тебя… Ответь! Аня!

А после седьмой попытки дозвониться, она и вовсе вырубает телефон.

Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…

Бью ладонями по панели машины. Хреначу до боли. И не перестаю звонить Тихой. На каждый гудок приходится отчаянный не то рык, не то вопль. Вся плоть, на хрен, разлетается на ошметки. А вместе с этим во мне умирает ебаное благородство.

Фаталити…

Я никогда не был злопамятным, а тем более мстительным. Но отчего-то хочется ответный удар нанести. Сломать. Столкнуть. Отдать Тихой часть своей боли и страданий. Увидеть в глазах поражение. Наглядно показать, что бывает, когда тебя предают. И плевать, если на Страшном суде меня проведут по всем комнатам ада.

Никакого великодушия. Никакой снисходительности.

— Аааа! — кричу надрывно и содрогаюсь так, что все мышцы махом сводит. — Аааа! Суу-каа!

Я не могу больше. Все. Не справляюсь. Харе меня добивать!