Я хлопнул ладонями по столу.

— Убирайся нахуй!

Он сделал два шага к двери, затем повернулся ко мне лицом.

Точки ослепительных эмоций заполнили мое зрение. Ярость. Боль. Смятение. От всего этого было больно дышать.

— Ты думаешь, тот факт, что ты трахнул служанку, сделал ее беременной, а потом всю жизнь врал мне, чтобы избежать позора, заставит меня почувствовать себя теплым и нужным внутри? Что я должен вдруг почувствовать, что принадлежу тебе? — Я встретил его взгляд, и мое горло сжалось от того, что я увидел частички себя в глазах дьявола. — Я сказал. Убирайся нахуй. Вон!

— Рэдклифф знает, что Эннистон была там прошлой ночью. Он слышал, как ее голос назвал твое имя, — его резкий тон прорезал воздух. — Сразу после того, как ты пропитал ее кожу кровью и трахнул ее на алтаре. Ты думаешь, он теперь просто подчинится твоей нелепой просьбе? Что он вообще позволит тебе уйти после этого трюка? — Он усмехнулся про себя.

Я ухмыльнулся.

— Ей тоже было трудно уйти. И ее бы там не было, если бы твои люди не облажались и не выкрали ее с улицы.

Голос моего отца зазвучал громче, чем прежде: — Это не игра, Чендлер. Ты хоть понимаешь, что королю было выгодно заключить с ней брачный договор, который сгорит дотла, если король Норвегии узнает, что ты сделал? Ты хоть понимаешь, с кем ты трахаешься?

— Я точно знаю, с кем я трахаюсь, — я заострил свой взгляд. — А ты?

Как только он вышел из моего кабинета, я позвонил Каспиану.

— Пакуй свое дерьмо, любовничек. Мы едем в Айелсвик, — я взглянул на мантию, которую отец оставил на стуле. К черту сроки. — Это дерьмо закончится сейчас.

ГЛАВА 39

Эта история, какой бы она ни была, между мной и Чендлером была как укол морфия. В зависимости от дозы он мог либо парализовать вас, либо убить. Когда я была с ним, ничего другого не существовало, ни боли от смерти матери, ни страха оказаться далеко от дома, ни жжения от предательства отца. Когда я была с Чендлером, я не замечала всего этого.

А потом были моменты, как вчера вечером, когда он отгородился от меня, и сейчас, когда он оставил меня одну в моей комнате, когда мне казалось, что я теряю дыхание от холодной тишины.

Я слышала, как он уходил рано утром, слышала шум воды из душа, потом щелчок двери его спальни, когда он закрыл ее. Потом тишина.

Я как раз собиралась выползти из постели и принять горячую ванну, когда он резко распахнул дверь моей спальни: — Собирай свои вещи. Мы уезжаем.

— Что? — я вскочила с кровати, все еще в майке и пижамных штанах. — Сейчас? — Он дал моему отцу пять дней. Сегодня был четвертый день.

— Опять языковой барьер? — Мудак. Его голос был холодным. Очевидно, мы вернулись к тому, с чего начали. — Я сказал, собирай свои гребаные вещи. — Он стоял ко мне спиной, когда выходил за дверь.

Я хотела крикнуть: «Неужели прошлая ночь вообще ничего не значила?»

На самом деле я крикнула: — Я ни хрена не буду делать, пока ты не скажешь мне, что происходит. Мой отец сделал то, о чем ты просил?

Он вернулся в комнату и остановился в нескольких сантиметрах от меня.

— Все, что тебе нужно знать, это то, что мы уезжаем, — его зеленые глаза были наполнены эмоциями, которые я не могла определить, буря бурлила в изумрудных глубинах. — Ты едешь домой. — Уголки его рта искривились в жестокой ухмылке. — К своему жениху.

Вот он, холод передозировки, замораживающий воздух в моих легких. Как он узнал? Из всех наших разговоров это был тот, которого я надеялась избежать. Эта помолвка ничего не значила, больше нет. И как только я вернусь домой, ничего не будет. Но я не могла умолять его о правде и не быть честной с ним.

— Я могу это объяснить.

— Не беспокойся.

Я втянула воздух, отказываясь лечь и умереть. Бунтарка.

— Это брак по расчету, — я сглотнула, нервничая, но желала сказать ему правду. — Я даже не знаю его. Мы никогда не виделись. Это не то, чтобы мы встречались. Я бы даже не назвала нас друзьями. — И как только я скажу ему правду о том, что теперь я никак не могу выйти за него замуж, мы, вероятно, станем врагами.

Не успела я сделать еще один вдох, как Чендлер прижал меня к стене. Каждый его твердый дюйм прижимался к каждой мягкой части меня, когда он пронзал меня взглядом.