Чендлер сел на стул рядом со мной: — Я обещаю, что он не отравлен.

Я подняла бровь, разворачивая пластиковые столовые приборы: — Так говорит каждый, кто когда-либо пытался кого-то отравить.

Он отрезал уголок своего тоста, обмакнул его в сироп, затем поднес вилку к моему рту.

— Вот. Можешь взять мой.

Я замерла, вспомнив, как в прошлый раз он подносил что-то к моим губам. От одного его присутствия по моим венам разлилось тепло.

В его глазах был вызов, как будто он тоже это чувствовал. Он провел вилкой по моим губам, размазывая сироп и сахарную пудру по моему рту. Затем он сделал то же самое с собой. — Вот так. Теперь мы умрем вместе.

Как Ромео и Джульетта.

Боже мой. Я официально потеряла свой чертов разум. Это была не романтика. Это было безумие. Час назад я хотела убежать от него. Теперь я хотела попробовать сахар на его губах.

Его язык высунулся и провел по нижней губе, вбирая сладкую белую пудру. Он вернул вилку ко мне. Его напряженный взгляд не ослабевал: — Ешь.

Я наклонилась, губы разошлись, рот открыт, язык готов. Я не могла остановиться. Да и не хотела. Нас притягивало друг к другу, как два магнита.

Чендлер поднес вилку к моему рту и с горячим взглядом наблюдал как я жую. Потом он протянул руку и отрезал уголок моего тоста, а затем отправил его в рот. Призрачная улыбка коснулась его губ, когда он жевал, первая искренняя улыбка, которую я видела с тех пор, как приехала сюда. Эта улыбка растопила каждый дюйм моей души.

Мое сердце было в беспорядке.

Билось.

Колотилось.

Грохотало.

Я была слишком уязвимой сейчас. Это было слишком свежо, слишком ошеломляюще. Казалось бессмысленным притворяться, что того, что только что произошло, не было.

Я откусила еще кусочек.

— Я знаю, ты просил не спрашивать тебя больше ни о чем, но…

Он отложил вилку: — Мы действительно собираемся сделать это снова?

— Мы будем делать это столько раз, сколько потребуется, — я тоже отложила вилку. — И я думаю, что после… всего… я заслуживаю некоторых ответов.

Его челюсть сжалась, когда он выдохнул через нос.

— Ты, должно быть, самый упрямый мазохист, которого я когда-либо встречал, — он прислонился к спинке барного стула и встретил мой взгляд. — Твой отец и человек по имени Малкольм Хантингтон принадлежат к организации. — Он сделал паузу — Они называют ее Братством. И в этом Братстве люди занимаются всякой херней. — Еще одна пауза, на этот раз более долгая. — С молодыми девушками.

Мой желудок сжался, и я проглотила позывы к рвоте. Нет. Ни за что. Только не мой отец: — Ты лжешь.

Он изогнул бровь: — Правда? — Чендлер много чего сделал со мной с тех пор, как я приехала сюда, но единственное, чего он никогда не делал — это не лгал. Это сделал Грей.

Я сидела неподвижно, уставившись на французский тост, но не видя его.

— Что за херня? — Воздух сомкнулся вокруг меня, задушив в темном, густом облаке. Я не могла дышать.

— Такая, от которой у таких, как ты, были бы кошмары, если бы ты знала, — он отодвинул стул от стойки. Металлические ножки заскрежетали по полу. — Так что оставь это, блядь, в покое.

Я спрыгнула со своего барного стула и встала лицом к нему.

— Это не объясняет, почему я здесь, — я услышала дрожь в собственном голосе. — Зачем вы меня забрали?

— Мы забрали тебя, чтобы поставить ему ультиматум. Он прекращает делать то, что он делает с девушками, и мы отправляем тебя домой.

В любой другой истории это сделало бы его героем — взять заложника, чтобы спасти невинных девушек. Но это была моя история, и я была заложником. Чендлер не был моим героем.

— Вчера… в моей комнате… это было, чтобы наказать его. Ты хотел причинить ему боль, наказав меня.

— Что-то вроде этого.

— Я не могу сейчас это переварить. — Человек, который вырастил меня, не делал того, в чем обвинял его Чендлер. Предательство взорвалось в моей груди, разбив мое сердце на тысячу осколков. — Но я знаю одно. Использование моего тела, чтобы заплатить за его грехи, не дает тебе искупления. Это делает тебя таким же, как он.

День третий:

Нет спасения.

Нет принца.

Нет героев.

Солнечный свет пробивался сквозь щели в занавесках в моей комнате. Несмотря на то, что до наступления ночи оставалось еще несколько часов, я свернулась клубочком под одеялом. Я зажмурила глаза, пытаясь прогнать мысли из головы. Грей был прав. Мне лучше было не знать.

Мое сердце отказывалось видеть правду, но мой разум не хотел этого допускать. Я вспомнила звонок, где Чендлер сказал о беспомощных молодых девушках, и мой отец не спросил, что он имел в виду. Он даже не стал спорить. Все, что он сказал, это то, что он не один, и ему нужно больше времени. Больше времени для чего? Чтобы продолжать причинять им боль? Если все это было ложью, тогда почему он сотрудничал? Почему он просил меня сотрудничать?