Крюков впился глазами в это объявление и начал потирать пальцами свой лоб и лысину.

– - Порецкий Н. В.? Хм... да, Николай Васильевич... Неужели он?

Крюков застыл в раздумье. Перед ним встал образ одного из лучших его товарищей по гимназии и по университету, который, как и он, исчез с горизонта после "волнений"... Хороший был парень, хотя по убеждениям они не сходились; Порецкий тянул к "вольцам": горячий, упрямый и решительный, он смеялся над Крюковым, называя последнего "елейным народником"...

– - Вылез! гм... А, может быть, -- случайное совпадение? Док-тор ме-ди-ци-ны... да! гм...

Крюков долго ковырял пером это объявление, обчерчивал его по буквам чернилами, рисовал какие-то замысловатые фигурки, то улыбался, то хмурился и выпускал "гм"...

На другой день, в часы, объявленные доктором медицины Порецким для приема больных, Крюков торопливо шагал по объявленному адресу... "Забрался, каналья, на главную улицу", -- думал он, отыскивая дом Козочкина.

Но вот и дом Козочкина, большой, двухэтажный, с балконами и зеркальными окнами. "Неужели Порецкий таким барином стал?" На одной парадной двери -- дощечка: "Присяжный поверенный", на другой -- доска в черной раме, за стеклом, с надписью: "Доктор медицины Николай Васильевич Порецкий" и т. д.

– - Да, Николай Васильевич!

Крюков отступил назад, загнул к небу голову и обозрел дом Козочкина, словно по внешности дома рассчитывал определить, тот ли это Николай Васильевич живет здесь, который когда-то называл его "елейным народником".

"Если не он, -- попрошу "выслушать" -- и кончено! Кстати у меня сердцебиение теперь". С замиранием духа подавил Крюков пуговку звонка. Отворила дверь молодая девушка в белом переднике, румяная, здоровая, с бойкими карими глазами.

– - К доктору?

– - К доктору.

– - Больной?

– - Совершенно здоровый, -- ответил Крюков, почему-то вспомнив свою заботливую хозяйку, надоевшую ему расспросами о здоровье.

– - Теперь они только больных принимают. В другое время пожалуйте.

– - Доктор -- брюнет?
– - спросил Крюков.

– - С проседью, -- с улыбкой ответила девушка и перед самым носом Крюкова захлопнула дверь.

Крюков постоял с оскорбленною миною на физиономии у двери и медленно спустился со ступеней крыльца... Глупо сделал. Надо было сказать: "больной".

Спустя несколько дней, Крюков опять стоял у подъезда дома Козочкина и звонил.

Опять дверь отперла та же девушка в белом переднике.

– - Дома Николай Васильевич?

– - Дома-с!

– - Можно?

– - Больной, так опоздали: прием кончился...

– - Нет, нет. Совершенно здоровый!

– - Пожалуйте. Как о вас доложить?

"А черт знает, как это сделать", -- подумал Крюков и сказал:

– - Скажите -- друг юности, Крюков.

Девушка бросилась было снимать с Крюкова летнее пальто, но он остановил ее намерение: сунул ей в руку свой плед, а пальто смахнул с быстротой молнии сам и сам же сунул его на вешалку, поверх богатой николаевской шинели с бобровым воротником.

– - У вас, кажется, гости?
– - тихо спросил горничную Крюков, оправляя съехавший с шеи галстух.

– - Нет никого... Обедают...

– - А эта шуба... чья?

– - Барина-с.

Горничная бросила вопросительный взгляд на гостя, а гость еще раз посмотрел на богатую шинель с бобровым воротником и подумал: "а когда-то говорил, что пальто на вате максимум его требований".

Крюков страшно взволновался: у него началось сердцебиение и стук в висках. Он чувствовал неловкость, смущение и робость, какую чувствует молодой человек, не достигший совершеннолетия, являясь с твердым намерением объясниться в любви и просить руки любимой девушки. Крюков даже вспотел.

Девушка привела его в приемную и попросила подождать, а сама направилась "доложить".

– - Позвольте карточку! -- сказала она, возвратившись в приемную.

– - Карточку? Какую карточку? Ах, да... Нет... скажите: друг юности, Крюков...

Оставшись один, Крюков сел в удобное кресло. Под его ногами расстилался мягкий ковер с цветами и зеленью осени, над его головой висел портрет Пирогова и словно щурился, рассматривая неизвестного гостя; перед ним ряд громадных окон, задрапированных красивыми тяжелыми занавесями, ниспадавшими до полу в эффектных складках... Две пальмы, высокие, широко развесившие свои листья, похожие на кисти человеческих рук... На потолке, высоко -- рельеф... Камин, заслоненный какой-то фантастической ширмой... Посредине комнаты небольшой столик, заваленный газетами и юмористическими журналами -- для развлечения ожидающих очереди пациентов...

– - Да он ли это? Не случайное ли совпадение имен?

Откуда-то издалека доносился звон посуды, лязг ножей, говор, детский голосок. Где-то мелодично наигрывал заводной баульчик, переливаясь серебристыми колокольчиками... Слышался издали приятный басок и женское контральто. Обедали шумно и весело, а главное долго, не торопясь...

Крюков чувствовал себя в этой роскошной обстановке чужим, неуместным, и в его сознании уже начало просыпаться смутное раскаяние в том, что он пришел сюда... Крюков то вставал с кресла, подходил к столу и смотрел "Будильник", то опять садился, поправлял галстух, прическу и вообще выказывал беспокойство...