– - Гм... да... Плохо... Будьте добры, прикажите моему кучеру въехать на двор, к крыльцу, и прийти сюда... Я возьму больного с собой.

– - А как же, батюшка, с комнатой? За ними ведь деньжонки остались!..
– - ответила хозяйка.

– - Комната... гм...

Доктор обвел взором комнату, поморщился и сказал:

– - Вы не беспокойтесь!.. Пусть комната остается пока за ним. Сколько там надо будет, я заплачу.

– - С удовольствием... Я для Дмитрия Павлыча с удовольствием... Хороший человек, смирный... С удовольствием!

Пришел кучер Павел, бравый, здоровый, с окладистой бородою, в синей поддевке, с широким кушаком, поднятым много выше талии, и с серьгой в одном ухе.

– - Чем же мы его оденем? Где его шуба?
– - проговорил доктор, рассеянно блуждая взором по комнате.

– - У них ведь нет шубы, батюшка!.. У них пальто...
– - заметила хозяйка, видя, что доктор ищет глазами несуществующую шубу.

– - Пальто? гм... Ну, где это пальто, по крайней мере?..

– - Пальто на них!.. Как свалились в пальто, так и не раздевались... Плед еще у них есть! Вот плед!

– - Плохо-с.

– - Пологом, барин, закроем... Полог на меху, что твоя шуба!
– - посоветовал кучер.

– - Совершенно верно... Ну, проворней! Застегни на нем пальто, обверни сверху пледом и неси в сани, -- приказал доктор кучеру.

Павел начал укупоривать постояльца.

– - Эка беда какая! И пуговиц-то мало, -- шептал он с искренним сожалением. Потом развернул плед и начал завертывать в него больного. Голова Крюкова послушно болталась под руками сильного и энергичного Павла, и всё это вялое тело как-то безжизненно переваливалось и мирилось со всяким положением своих частей.

– - Словно мертвый, право!
– - рассуждал с собой Павел.

В этот момент в передней поднялся страшный крик и шум. Визжала хозяйка, визжала кухарка, и оглушительно гремел бас, хриплый и страшный. Володя альтом кричал, и лаяла старая комнатная собачонка.

– - Господин доктор!
– - жалобно заговорила хозяйка, появившись в дверях комнаты.
– - Пришел этот... пьяница и ломится, требует пустить его к Дмитрию Павлычу... Я говорю ему, что нельзя, что Дмитрий Павлыч болен, а он лезет... Ничего не можем сделать!

– - Какой пьяница?..

– - Я, я, я -- пьяница!
– - хрипло пробасил голос, и за хозяйкой встало лицо Воронина, в шапке, с папиросой, с нагло смеющимися глазами...

– - Что вам, господин Воронин, угодно?
– - с сердцем спросил доктор,

– - Нет, ты мне скажи, господин Порецкий, что тебе здесь нужно?
– - ответил дерзкий голос.
– - Я знаю, что мне нужно, а вот ты не знаешь!

– - Ну-с, пожалуйста -- вон! Сейчас не место и не время разговаривать с вами! Выйдите вон!.. Павел!

– - Да я с такими прохвостами и не желаю разговаривать... Я пришел к другу-человеку... Митя! Друг мой, брат мой!
– - заорал Воронин, потрясая комнату своим мощным голосом.

– - Павел! Убери!
– - сказал доктор.

Павел оставил больного.

– - Уходи! Ну... С Богом!
– - спокойно заговорил он, наступая на Воронина.

– - Молчать, холуй!
– - закричал Воронин.

Последовала возня, борьба с криками, руганью, ударами.

– - Сходите за полицией!
– - крикнул доктор.

– - Меня в полицию? Ах ты, передовой человек! Прохвост ты передовой.

Опять борьба, удары, визг хозяйки и лай комнатной собачки. Потом все стихло. Павел вернулся в комнату красный, вспотевший.

– - Силища в нем какая!.. Смотри, пожалуйста, пьяный, а чуть-чуть сладил...
– - заговорил он, возвращаясь к прерванному делу.

Павел взял в охапку Крюкова и понес его из комнаты. Доктор следовал за ним и только бросал "осторожней! осторожней!" Долго укладывали больного в сани: очень трудно было поместить этот живой груз под пологом; голова и плечи остались непокрытыми, на сиденье.

– - Хорошо! Сам я как-нибудь... Прекрасно! Трогай! Только на ухабах поосторожней...

И удобные санки двинулись со двора и потом быстро покатились вдоль улицы, поскрипывая железными полозьями по снегу.

Доктор сидел в санках на отскочке, и одна нога его, в тяжелой высокой калоше, неудобно болталась в воздухе. Левой рукою он поддерживал голову Крюкова, лежавшую на сиденье санок и на ухабах толкавшую доктора в бедро.

Укладывая в сани Крюкова, доктор решил везти его к себе, но решение это было сделано сгоряча, и теперь, по пути к дому, доктор начинал уже колебаться... Чем ближе был дом, тем сильнее было колебание и раздумье.