Путь из Мериды был недолгим. Однако кавалькада прибыла в Мани поздно вечером. Обычно звездное в это время года небо было покрыто зловещими, черными тучами, из которых вот-вот низвергнется ливень. Где-то вдали у самого края низменности как будто сверкнула молния. Почти не видно мерцания светильников в селениях, окружающих монастырь.

Налетел со свистом порыв ветра, застучали о землю первые дождевые капли. Но ничто и никто уже не мог остановить Диего де Ланду. Что же задумал он в такой поздний вечер? В его кавалькаде было несколько солдат, данных главным алькальдом.

Распахнулись ворота монастыря, и, зябко кутаясь в сутаны, вышла процессия с зажженными факелами. Впереди быстрым шагом шел сам провинциал.

Стоило взглянуть на его лицо, когда падал свет факела, чтобы испытать ужас. Вприпрыжку рядом с ним торопился служка-индеец. Кажется, он показывал путь. Настоятель шел чуть сзади провинциала, а далее шли солдаты и монахи, монахи и солдаты.

Вот и первые строения деревни — глинобитные сооружения, покрытые высокой соломенной крышей.

— Здесь! — прошептал служка и показал на третий дом от края.

Провинциал выхватил из рук монаха факел и толкнул дверь в первую, гостевую половину дома. Здесь никого. Было позднее время, и индейцы уже устроились в задней комнате, за продольной внутренней стеной, где люди спали на циновках. Спящие просыпались со страхом и забивались в дальние углы, боясь поднять глаза на неожиданно появившуюся фигуру провинциала с горящим факелом. Он был похож на порождение ада.

— Он! — почти крикнул служка, указывая на рослого молодого мужчину, порывисто вскочившего с лежанки и ухватившего на всякий случай толстую дубину.

— Взять! — отрывисто бросил провинциал, и двое солдат схватили мужчину.

Казалось, никто спросонья не понимал, что случилось. Все в доме были растеряны и беспомощны. Солдаты поволокли схваченного к выходу.

— Падре! — Мужчина повернулся к провинциалу. — Это ведь я, На Чан-чель.

Лишь мельком взглянул на говорившего Ланда и быстро вышел из дому. Он торопился к следующему, к следующей жертве, и ему не хотелось вспоминать, что На Чан-чель был лучшим и первым учеником еще в то время, когда Ланда начинал свой путь но Юкатане.

К полудню следующего дня в подземелье монастыря сидело уже сорок мужчин. Их объявили зачинщиками «апостасии» — отступничества от христианства. Ланда многократно спускался в подземелье и пытался выявить у узников всех тех, кто принимал участие в богопротивных жертвоприношениях. Сбитые с толку люди не понимали, чего от них хотят. Однако стоило назвать кого-нибудь, кто в последние дни ходил в лес, где была пещера, за ягодами или сучьями, как его тоже хватали и помещали в застенки монастыря.

Когда число узников перевалило за три сотни, уже нельзя было словом заставить их проговориться, назвать какое-то имя. Из близких деревень люди стали убегать в лес, в дальние горы.

Прошло больше двух недель. Капитул не дождался возвращения провинциала, и самые разноречивые слухи встревожили духовенство. Никто не мог поверить, что провинциал, как сообщали испанские помещики, начал инквизицию — расследование, которое может осуществить только человек, облеченный саном епископа.

А из Мериды алькальд по просьбе Ланды высылал новых солдат, и вскоре по всей округе Мани было схвачено 6330 человек, обвиненных Ландой в вероотступничестве. Добиваясь угодных ему признаний, Ланда санкционировал применение самых изощренных пыток. Капитул послал двух настоятелей монастырей из Гватемалы проверить упорно распространившиеся слухи.

Когда они прибыли в Мани, то увидели еще более страшную картину и узнали, что без епископиального разрешения провинциал начал инквизицию и в соседней провинции Сотуте.

Они нашли провинциала в дальней камере западного крыла монастыря. Священнослужители были наслышаны об инквизиции, но им никогда самим не приходилось присутствовать при пытках, учиняемых ею. Провинциал был всецело поглощен происходившим и наблюдал за жертвой с каким-то сладострастием. Он даже не заметил посланцев капитула.

— Воском, горячим воском по спине! — командовал провинциал, и палач окачивал спину подвешенного за руки к потолку На Чан-челя. Страшная боль исказила лицо индейца, но крик не вырвался из его уст.