И вот через несколько месяцев, в марте, когда еще вовсю царствует зима, мы вновь на Мундуйке. Озеро сковано льдом. От поселка нас на оленях доставили к Ламбину, с которым мы хорошо поработали в прошлый сезон и у которого мы теперь собирались записать (портативный магнитофон был с нами) кетские тексты для изучения языка. По дороге в избушку Ламбина мы заехали и к Федору Агафоновичу. Нас приняли очень радушно, тем более что мы выполнили просьбу хозяйки и привезли бисер, а также фотографии, отснятые в прошлый приезд. Нас напоили чаем, и мы поехали через озеро.

У Ламбина мы прожили больше месяца. Из запаса кассет осталось всего две, когда ранним утром (хотя уже наступал полярный день и разобрать, когда раннее утро, а когда поздняя ночь, было трудно) я проснулся от четкого скрипа оленьих санок. Накинув полушубок, я выглянул наружу. К избушке приближались две оленьи упряжки. Вскоре вошел сын Федора Агафоновича и сообщил, что отец ждет нас в гости. Просил собраться тотчас. Известие было несомненно приятным, и мы через пару минут были готовы в путь.

— Отец сказал, чтобы ты машинку взял тоже, — Герман показал на магнитофон.

Такая просьба была совсем неожиданной. Неужели придется пожалеть, что запас кассет такой маленький?

В избушке Федора Агафоновича, куда мы прибыли только к полудню, оказалось почти все взрослое население поселка, принадлежащее, как мы уже знали, к одной родовой группе с хозяином. Огромная кастрюля стояла на печке. В ней варилось мясо лося. Кипел чай в чайнике. Нашего приезда ждали. Хозяин сердечно приветствовал нас и усадил на шкуру рядом с собой.

— Ну что, парень, настроишь свою машинку, а я петь буду. Через два дня начнется перелет птиц с юга на север. Я петь буду, чтобы они сели и на нашем озере. Весна идет. Голодное это время. Реки и озера подо льдом. Рыбы нет. В тайгу не уйдешь: наст не держит. А оленей у нас мало, их забивать грешно. Одна надежда на перелетную птицу, пока рыбы нет, — сказал хозяин и, хитро улыбаясь, похлопал меня по плечу.

Собравшиеся отведали мяса, выпили густого черного чая и расселись вдоль всей стены, так что получился своеобразный круг, в центре которого печка, хозяин и я с магнитофоном.

Медленно прекращались разговоры, и, когда наступила тишина, старик посмотрел на меня и кивнул головой. Мол, начали. Я включил магнитофон.

Федор Агафонович запел. Мне никогда не передать волнение, охватившее нас — приезжих, впервые слышавших песни поистине седой древности. Среди еще заснеженной тайги, на берегу заполярного озера, за тысячи километров от городов и привычного быта нам довелось услышать песню, напоминающую своей мелодией гимны древних инков. Как у Имы Сумак, голос Федора Агафоновича то взлетал вверх, то шелестел по земле, то становился звонким, то глухим. Так продолжалось много часов. Давно кончились пленки, а старик пел самозабвенно, обращаясь к небу, звездам, солнцу и спешащим на север птицам. Нам был сделан редкий подарок: нас пригласили быть соучастниками церемонии, открывающей весеннюю охоту.

Даже сейчас, когда я слушаю эти записи в Ленинграде, голос мудрого старца вновь вызывает странное ощущение какого-то вневременного события, будто отдаленного от наших дней многими веками…

Быть соучастником крупного события в жизни изучаемого народа — значит в полной мере овладеть третьим, важнейшим методом в полевых исследованиях — наблюдением. Наблюдательность у этнографа должна быть профессиональной. Разве удобно при похоронах бегать с фотоаппаратом или обращаться с расспросами, держа наготове блокнот, к родственникам умершего? Надо быть наблюдательным, чтобы запомнить весь ход церемонии, отмечать непонятное и затем в спокойной обстановке все записать и обо всем узнать у информатора. Только наблюдательный человек способен подметить случайные факты, свидетельствующие о сохранении древних магических представлений.

Необычные, но являющиеся традиционными, отражающими народное зодчество изменения в интерьерах современных зданий или ориентации окон и входа можно заметить, лишь зрительно представляя разнообразные типы строений. Этнографы старшего поколения, мои учителя — профессора Л. П. Потапов, Н. А. Кисляков, С. А. Токарев, Н. Н. Чебоксаров и многие другие — поражали и поражают способностью достаточно четко отметить различия в типах переносных жилищ кочевых народов всего мира или в конструкции очагов народов всей Европы. Наше поколение тоже может родить энциклопедистов, но прежде оно должно стать наблюдательным. Однажды, когда мой друг, кочевавший с селькупской семьей, среди ночи проснулся от истошного, похожего на хохот крика какой-то таежной птицы, он выглянул из-за полога и увидел, что хозяйка чума стала торопливо подкидывать хворост в затухавший костер. Когда пламя разгорелось, хозяйка спокойно легла на свое место. Прошло несколько дней, но мой друг не забыл ночного костра и как бы между прочим спросил, зачем надо разжигать огонь, когда хохочет птица.

— Это смеется дух смерти, он боится огня и уходит от чума, — спокойно, буднично ответила хозяйка.

Мой друг был наблюдательным и, запомнив сказанное, собрал интересный материал об отношении людей к огню — охранителю и сородичу. Он написал любопытное исследование о магическом значении огня, который представлялся нашим предкам живым существом.

Беседа, эксперимент (соучастие), наблюдение — три кита методики полевой работы этнографа, которая опирается как на надежное основание на такт, и еще раз на такт.