Есть только две категории – жив или мертв.

Слишком много дерьма произошло в прошлом. Я убивал. Пытал. Доставал информацию любыми доступными и запредельными способами. Все ради того, чтобы моя организация была довольна. Пятнадцать лет в жопу.

Но, я ушел. Мне удалось.

Я долго ждал подходящего момента, чтобы скрыться и я сделал это, затерявшись среди людей. У меня хорошо получалось сливаться с живыми декорациями… что и привело мою задницу в наркоманский притон. Черт, думаю, я подсел на иглу, чтобы забыть ужасы своей работы. Я хотел вырезать кровавые расправы из черепа, но единственным средством, оставалось то, к чему я не был готов. Психика у таких, как я уже надломлена, а пока ты проходишь, через все круги ада, это чувство глубоко врезается в тебя. Как паразит. Как клещ, от которого не избавиться. Я должен был убить это в себе и нашел хреновый способ. А теперь, значит, мое тело исцелилось, вернувшись к исходному виду. Почему? Да, блядь, понятия не имею.

Одернув руку, я откинулся на спинку стула.

– Это я уже видел. Испугать меня этим дерьмом не получиться.

– Испугать? – притворно удивился Годвин. – Я и не собирался. Просто освежил твою память, кем ты был и чем занимался. Ты же не от любви к Америке начал работать на «Фемиду». В твоей семье были проблемы. При чем, с тобой. – Он задумчиво поджал губы. – Лет так, с четырнадцати. Помнишь, папочкин ремень?

Я насупился. Как же не помнить. Папаша прибегал и к более жестким дисциплинам. Хотел сделать из меня настоящего мужчину, но методы воспитания были неправильными. Так, что в школу я ходил с синяками. А когда учителя капали на мозги расспросами, я говорил, что хожу в спортивную секцию. Мама… ну, мама ничего не могла сделать. Она была слишком слабой, чтобы вступаться за меня и давать отпор бывшему пехотинцу. Поэтому, как только мне исполнилось семнадцать, я с радостью согласился пойти в армию, лишь бы не быть дома.

– Сколько тебе было, когда ты узнал о смерти своей матери? – встрял Годвин. Я моргнул, только сейчас заметив, что его тарелка пуста, а на моей до сих пор дымиться яичница.

– Двадцать два. – Выполнив задание, я хотел заглянуть к родителям. Точнее, я хотел увидеть маму, но наткнулся только на отца. Пьяный, вонючий ублюдок, в засраной майке и семейных трусах, сидел в своем любимом кресле с бутылкой дешевого пойла и смотрел конкурс красоты. Я спросил его о матери, на что говнюк ответил – мертва. Упала с лестницы и сломала себе шею. Естественно, я не поверил, прекрасно зная, на что он способен, когда выпьет или когда в гневе. Я был убежден, что он приложил к этому руку, и… я пошел на то, что давно должен был сделать. За свою гребаную жизнь, за боль матери, за ненависть.

– Ты отомстил за мать. – Кивнул «Рапунцель», улыбаясь, как акула. – И сделал это грязно.

В тот момент, мне было плевать. Я считал убийство отца необходимостью. Он заслуживал ее больше тех, кого я убивал.

– Об этом никто не знает. Откуда тебе известно?

– Я же сказал, что знаю тебя очень хорошо. – Он пожал плечами. – Потому, что я ангел.

– Ангел? – он шутит или что? Ангел? Это вот косматое чудо природы – ангел? Я засмеялся, услышав самую наиглупейшую вариацию того, кто он.

– Да, Вик. Я ангел, а не близнец Сайнфелда,36 так что можешь прекратить ржать.

– И ты думаешь, я поверю в это? – я поднялся с места. Черт, надо выкурить сигарету, пока легкие не сдулись от смеха. «Завтра город будет переполнен верблюдами»,37 а мне нужен один из них. Выискав заветную пачку рядом с нарко-косметичкой, я улыбнулся. – Ты не ангел. Где твои крылья? – протопав до стула, я подхватил «Camel», вытаскивая сигарету.

– Крылья? Зачем мне они?

– Ну, ты же ангел, – подкурив, я густо затянулся дымом. Никотин быстро рассеялся по легким, сопровождаясь легким давлением в груди и едва заметным головокружением. – У тебя должны быть крылья. Всех ангелов показывают с крыльями.

– Мне они не нужны, я и без них прекрасно перемещаюсь.

Как он сказал? Перемещаюсь? Я точно башкой не треснулся?

– Ну, а нимб? – прихватив курительное барахло, я вернулся за стол.

– О, пожалуйста, – фыркнул Годвин. – Я не фанатик светодиодных ленточек и тем более, когда над головой жужжит лампочка.

– Тогда, ты не ангел. В тебе нет ничего, – я обвел его рукой. – Божественного. Не знаю, из чьих побуждений ты все это затеял, но ни хрена не убедительно.

– Ты можешь считать меня кем угодно, Вик, но именно я вернул твою задницу с того света. – А вот это было… неожиданно. От никотина глотку обожгло, так что я закашлялся, практически выплевывая легкие. – Ах, да, ты же не помнишь. Ты умер, Вик.

– Что? – я подорвался с места, вытаращив на «Рапунцеля» глаза. – Это не правда.

– Правда. Ты мертв уже сутки.

– Нет, я жив. Я здесь и я торчу в своей гребаной квартире, выслушивая поросячью латынь38 пришибленного придурка.

– Боже, – устало выдохнул Годвин и тоже поднялся. – Ты не помнишь, что было после укола, да? Ты купил дозу, пустил отраву по венам и забрался на эстакаду. После, чего, – говнюк жестом показал траекторию полета сверху – вниз, сопровождая свистом. – Твое тело в холодильнике с биркой – Джон Доу. Сомневаюсь, что тебя похоронят со всеми почестями. – Он усмехнулся. – Девушка пыталась удержать тебя на Земле.

– Девушка? – мой жидкий мозг мгновенно отреагировал, выплевывая женское лицо, со светлыми волосами и с самыми красивыми на свете, глазами. Шотландский виски высшей категории и выдержки. Эти глаза, смотрели на меня, а полные губы, что-то шептали. Она просила меня о чем-то. О чем? О том, чтобы я остался с ней.

– Ей не удалось, поэтому я тебя вернул.

– Ты не можешь. – Я тряхнул головой, отрицая все сказанное. Да, просто быть такого не может. Не существует ни ангелов, ни демонов, ни возвращения с того света, если ты нырнул с пятидесятифутовой высоты. – Это неправда. – Я попятился, опрокинув стул на пол. – Все это дерьмо не взаправду.