Карлу Аймермахеру - 80 лет. И на этот замечательный юбилей хочется пожелать ему - без преувеличения, патриарху современной западной русистики - новых творческих свершений, чтобы они, как и его прежние работы, помогали нам лучше понимать свою родную культуру, все ее оттенки и детали, с такой дотошностью выписываемые и объясняемые «из Германии туманной» нашим другом - Карлом Аймермахером.

Геннадий БОРДЮГОВ

У меня никогда не было намерения по собственной воле обращаться к своим возможным русским читателям. Однако сейчас я все-таки это делаю. Очевидно, что в этом - хотим мы того или нет - состоит парадокс нашей жизни и нашей профессии. У нас появляются стремления и желания, которые не сбываются или приводят нас совсем не в том направлении, которое мы наметили. Я, например, никогда не хотел защищать ни кандидатскую, ни докторскую диссертацию, но получилось по-другому. Затем я стал университетским преподавателем (что тоже не было моей целью), причем по специальности «литературоведение». Это парадоксально, поскольку все годы учебы я имел дело прежде всего с вопросами языкознания. И кто бы мог подумать, что когда-нибудь вместо классических проблем филологии я стану всё больше времени уделять вопросам теории познания. То же самое касается и искусства. Ни разу в жизни я не мог себе представить, что однажды - в новой «жизни» - я начну изучать искусство, а потом и сам займусь художественной деятельностью.

Но и в ходе моей научной деятельности имелось большое количество объектов исследования, которыми я ни в коем случае не стал бы заниматься, а впоследствии всё равно делал это, зачастую весьма интенсивно. Так, я с большим уважением (и даже страхом) относился к русской (славянской) глагольной системе, в то время как более простая область, скажем, морфологии прилагательных давалась мне легче. Тем не менее моя диссертация была посвящена проблемам русского глагола. Заметную тревогу я испытывал от необозримости литературных объединений начиная с конца XIX века в России / Советском Союзе (1895-1932). В дальнейшем же я изучал в первую очередь литературные объединения 1920-х годов с точки зрения их общественных концепций и культурно-политической актуальности. Примерно так обстояли дела и с целым комплексом проблем русско-немецких отношений в ХХ веке: этот обширный проект я поддержал, взяв на себя по просьбе Льва Копелева руководство исследованиями. К счастью, в том числе благодаря сотрудничеству с Геннадием Бордюговым и многими немецкими и русскими историками, эти масштабные начинания удалось осуществить.

Помимо этих скорее ненамеренных, но в конечном итоге успешно проведенных научных работ, были и многие другие, к которым я подходил без предварительных опасений и с большим интересом. В частности, мне бы хотелось назвать системные инициативы, направленные на то, чтобы совместить научные достижения ГДР и ФРГ после воссоединения Германии. Сюда же входят и изменения, вызванные перестройкой. Особый интерес представляли возможности научного сотрудничества между университетами и аспирантами Восточной и Западной Европы.

В ходе составления данного сборника у меня была свобода при выборе текстов и структуры. Для меня было важно продемонстрировать основные области моих интересов в наглядной подборке материалов.

Моей научной карьере присущи нестандартные черты, совсем не характерные для слависта. В данном сборнике содержатся статьи, в которых представлены основные принципы моей исследовательской деятельности и моей позиции ученого и художника. Постараюсь коротко пояснить, в чем состоят их особенности.

В университете я получил образование историка и классического филолога. Однако вопрос об истинной цели и смысле образования в то время никто всерьез не обсуждал. Учеба шла так, как повелось, хотя уже и без открытой идеологической индоктринации. Занятия базировались на критическом подходе к имевшемуся материалу, чтобы студенты могли на должном уровне передавать усвоенную информацию как надежно проверенный продукт осмысления. Когда в 1964 году я начал проводить самостоятельные семинары, мне показалось, что одного этого метода недостаточно для учебного процесса. Я пытался найти обоснование цели моих занятий, то есть приемлемый ответ на вопрос, для чего студенты могут использовать полученные знания и как они могут дальше их развивать.

Этот в сущности банальный вопрос не имеет решающего значения во время прослушивания учебных курсов. Впрочем, он требовал ответа точно так же, как и другой вопрос: почему до выпускных экзаменов приходилось осваивать столько предметов, несмотря на то что, как правило, их основы не имеют прямой практической пользы для большинства профессий?

Несложно было понять, что эти вопросы вписывались в более широкий контекст. Во-первых, как я убедился впоследствии, они были связаны с кризисом гуманитарных наук. Во-вторых, происходившее в то время постепенное возвращение некоторых дисциплин к фундаментальным принципам других (в том числе естественнонаучных) областей провоцировало дискуссию об основах и статусе гуманитарных наук. На этом фоне возникал вопрос об эмпирическом уровне научного познания в целом.

Таким образом, не позднее 1960-х годов в гуманитарных науках начался процесс переопределения их границ, исследовательских подходов и обсуждение их методологических основ. При таких обстоятельствах казалось логичным, что, с одной стороны, научно-теоретические проблемы стали концентрироваться на методах получения знаний как таковых, а с другой - язык, литература, искусство, кинематограф, музыка и философия стали рассматриваться в рамках реструктурированных культурных процессов при новых условиях исследования. Последствием стало осознанное, систематическое включение культурных феноменов в историографическую и социально-политическую картину.