Результатом этой дискуссии (которая началась вокруг искусства, но оказывала свое действие на все области культуры) между практиками и руководящими политиками в области культуры явились возрастающие культурно-политические ограничения. В связи с вновь ужесточившейся культурной политикой нужно рассматривать и процессы над писателями последующих лет: в 1964 г. против Бродского, в 1966 г. против А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля (оба были на многие годы отправлены в лагеря). В феврале 1966 г. был лишен гражданства В.Я. Тарсис. Последовали акции против нелегальной группы Смог (В. Алейников, В. Батшев, Б. Дубин, Л. Жбанов, В. Гусев, С. Морозов и т. д.), а также против подпольных журналов и сборников Синтаксис (1959 и 1960), Бумеранг (1960), Феникс (1961), Коктейль (1961), Времена года (1962), Сирена (1962), Фонарь (1963), Мастерская (1964), Бом! (1964), Сфинксы (1965) и т. д.

Культурно-политические дебаты 1963/1964 годов, а также упомянутые процессы над писателями привели в конечном счете к разделению советской/русской культуры на две части. На официальную, контролируемую, и на альтернативную, не имеющую доступа в общественную жизнь культуру. В этих обстоятельствах было понятным, что, принимая во внимание послушность официальной культуры, Идеологическая комиссия не имела более какого-либо серьезного значения. Альтернативная культура, развивающаяся в неофициальном пространстве, не мешала до тех пор, пока она не стремилась выйти на поверхность. Тем самым острота открытой конфронтации была сглажена.

В последующие несколько лет в официальном пространстве происходили лишь последние бои, пока в 1970 году (изгнание Твардовского из «Нового мира») либералы конца 1950-х годов не были окончательно из него вытеснены. В этой связи интересно отметить, что в последних конфликтах конца 1960-х годов Идеологическая комиссия уже не имела никакого значения.

Все официальные культурно-политические мероприятия осуществлялись по одной установленной схеме: преодоление общих культурно-политических рамок расценивалось как нарушение основной концепции. в принципе сформировавшейся уже в конце 1920-х годов, и с необходимостью вызывало критику и массовые обсуждения. В таких случаях мог привлекаться весь имеющийся в распоряжении партии и государства аппарат идеологического воздействия (газеты, журналы, издательства, такие общественные организации, как профсоюзы, союзы писателей, художников, композиторов, театральных деятелей и т. д.), чтобы повысить «идеологическую бдительность» всех «приводных ремней», посредничающих между ведущими и ведомыми.

Столкновения по поводу отношений между властью и культурой принимали различный характер на разных этажах партийного и государственного аппарата управления культурой. После смерти Сталина, а также после XX съезда партии они находились в зависимости от внутриполитической обстановки, а после польского и венгерского восстаний 1956 года учитывалась также и внешнеполитическая перспектива. Наконец, довольно быстро наступающее после смерти Сталина культурное разнообразие также играло роль в более свободных отношениях между властью и культурой.

Несмотря на постепенное ослабление культурно-политической системы управления и идущее параллельно с этим процессом оживление культурной практики, в культурно-политических дебатах и мероприятиях проявляются свои черты, которые являются типичными для форм коммуникации в условиях тоталитарного государства. Их можно хорошо проследить в языке руководящих органов и в их официальных текстах.

Можно было бы предположить, что язык, употребляемый в постановлениях, решениях и редакционных статьях, наставляющих на «путь истинный», будет прост и «доступен массам», аналогично принципу социалистического реализма о «народности». Однако это было не так. Официальный язык пропаганды, точнее, способ знаковости ее текстов, имел специфический характер, который принципиально отличался от других официальных и неофициальных видов текстов. Его семиотика часто затемняла конкретное содержание, но при этом вполне однозначно доносилось общее намерение. Чтобы наметить некие границы, которые переходить нельзя, особенно подходили диффузные «предупреждения» в форме указания имен, ссылок на «враждебные тенденции» и «опасности».

Основную специфику этих текстов образует сам стиль подобной фразеологии, а также, конечно, и содержащиеся в них указания на конкретные обстоятельства. За туманностью их многочисленных пустых фразеологем стоит лишь небольшое количество основных семиотических оппозиций, определяющих оценки содержащихся в текстах примеров и «случаев» и составляющих собственную суть этих текстов. Из возможности редуцировать общую массу текстов можно видеть, насколько они просты в своей косности, и убедиться, что именно их явная избыточность должна была действовать как своего рода «промывание мозгов».

Эти тексты образованы посредством идеологической схемы, приведенной на с. 176.

Основная структура и интенция подобных текстов организована по этим абсолютно простым, прозрачным бинарным оппозициям (мы - вы) и связанным с ними функциям (ведущие - ведомые), проявляющимся в документах в самых различных формах.

– Намерения текстов определяются как «духовные запросы» (масс, молодежи и т. д.), «забота о...», «о состоянии и мерах улучшения...», «усовершенствование.» и др.

– Неполное или «неправильное» претворение в жизнь этих целей связывается с фразами типа «исправить.», «корректировать.» и т. д.

Мы

(мы = верх)

(мы = партия, государство)

мы, которые знаем правду

мы знаем, что для вас хорошо

мы знаем законы развития истории

мы строим коммунизм

мы устраняем классовых врагов

мы переводим (фильтруем) для

вас все, о чем мы думаем, что вы не можете этого понять

мы даем указания

мы указываем на ошибки

мы вас контролируем и т. д.

Другие