— Пришел в себя? Здорово они тебя ахнули. Большая рана на затылке. Тебя притащили ко мне Гопкинс и Пери Слабыш. Им тоже изрядно намяли бока. Но и наши не остались в долгу.

— Кто вы? — простонал Алек, пытаясь приподняться.

— Меня зовут Самуэл Хьюдж. Я работаю сторожем у Гринфельда. Когда началась заваруха, я сидел дома. Так хотелось выйти на улицу, да отказывают ноги. Старею. А то бы я показал им…

— Как проходит стачка?

— Она еще не закончилась. Гопкинс говорил, что как будто Баджер пошел на уступки. Сейчас вырабатывают соглашение…

Алек хотел встать, но не смог. Он со стоном упал на подушку.

— Ты не торопись, парень. Полежи. Скоро должен прийти доктор.

— Мне бы добраться до дому.

— Успеешь. Все движение замерло. Утром, когда рабочие узнали, что трест выписал скэбов и хочет заменить трамвайщиков, все оставили работу…

— Все?

— Ну да. Сорок три профсоюза Квинсленда.

— Значит, получилась всеобщая стачка? Вот это здорово!

— Выходит, что так. Бастуют порт, моряки, железнодорожники, пищевики… Даже наш магазин отказался торговать. У нас тоже не обошлось без истории. Начальник отделения женского платья Карпентер произнес речь. Орал, что мы не должны поддерживать рабочих. Это, мол, не наше дело. Но девчонки так завизжали, что он еле унес ноги. Приехал сам Гринфельд, уговаривал не делать глупостей, кричал, что больше не возьмет на работу. Ничего не помогло. Пришлось закрыть магазин…

Алек плохо понимал старика. Ему стало хуже. Он видел какие-то странные, спутанные картины. Пароходы, толпы рабочих, Марту, Айну, Артема… Все кружилось в диком хороводе. Голова сильно болела.

Вечером к нему пришли Артем и хорошо одетый человек с чемоданчиком. Артем был обеспокоен состоянием Алека, присел на кровать, трогал ему лоб, спрашивал:

— Ну как ты? Очень болит? Тебе нанесли удар сзади. Ничего, до свадьбы заживет, — пошутил он и попросил человека с чемоданчиком: — Приступайте, доктор.

Врач внимательно осмотрел Алека и сказал:

— Рана неопасная, но потребует длительного лечения. Покой — лучшее лекарство. Как лечить, я напишу.

— Можно перевезти его домой?

— Да, конечно.

— Ну ладно, Алек. Рассказывать тебе сейчас ничего не буду, — сказал на прощание Артем, — но стачку мы выиграли. Ты бы видел, что делалось…

Алек остался на ночь у Хьюджа, а утром его на тележке, запряженной мулом, перевезли на Элизабет-роуд.

Дарья Степановна, увидев перебинтованную голову Алека, сейчас же решительно взяла бразды правления в свои руки, погнала мужа в аптеку и заявила, что она сама займется лечением больного. Через несколько дней он встанет на ноги. Она устроила Алеку постель и успокоилась только, когда убедилась, что ему удобно.

Алек лежал с закрытыми глазами. Говорить ему было трудно. Мысли вяло текли в больной голове. Алек перебирал в памяти все, что относилось к его знакомству с Айной. И это было приятным. Вот она в первый раз открывает ему калитку, вот он глядит на ее портрет на стене, вспомнилась их прогулка по темной Элизабет-роуд, ее смех и маленькая твердая рука… А какие у нее были грустные глаза, когда они прощались у магазина Гринфельда… Ведь с тех пор он не видел ее.

Опять появилась досада на себя, на глупое поведение в тот день. Почему он решил, что Карпентер нужен Айне? И вдруг пришла нелепая мысль: хорошо, если бы Айна всегда была с ним…

Его навещали товарищи по «Союзу». Приходили веселые, возбужденные. Рассказывали о драках на улицах Брисбена. Русским рабочим сильно досталось. Они приняли на себя первые удары, зато австралийцы поверили в них, и теперь слово «русский» звучит как пропуск на любое бастующее предприятие.

Но правительство ополчилось на русских. Оно не ожидало такой сплоченности и организованности.

Артем не появлялся. Он пришел только на третий день. Измученный, небритый, но его черные глаза лучились и сверкали энергией.

— Умираю от усталости. По десять длинных речей произношу. Все в разных местах, для разных слушателей. Прямо сил нет. Но ты бы видел, какое единство! Хозяева положены на обе лопатки. Они вынуждены отступить от своих позиций…

Но вдруг лицо его омрачилось.

— Ты послушай, что про нас пишут. Хотят смешать с грязью, подорвать доверие к нам австралийских рабочих…

Артем вытащил из кармана смятую газету «Брисбен ньюс» и прочел:

— «…Озлобленные русские эмигранты в этот несчастный день с неслыханной жестокостью избивали граждан Брисбена. Тех, кто смело выступил против беспорядков. Почему этим людям не укажут на дверь? Неужели правительству неизвестно, кто приехал из России в Австралию? Террористы. Те, на чьих руках кровь лучших людей России. Все честные австралийцы требуют: вон из нашей страны русских!»

Артем сложил газету, сунул ее обратно в карман.

— Опасная провокация, — сказал Алек.

— Да. Это плохо. Можно ждать всего. Разговоры о выдаче русских эмигрантов царскому правительству раздаются в буржуазных кругах все чаще и чаще. Прощай. Поправляйся скорее. Ты очень нужен.

Алек и сам понимал это. Несколько раз он вставал, но сильная боль в голове укладывала его обратно в постель. Он часто терял сознание. Рана почему-то плохо заживала.

Как-то днем он заснул, а когда проснулся, увидел Айну, сидящую у его постели. Лицо у нее было бледное, похудевшее, глаза ввалились. Алек очень обрадовался: