Но все это вовсе не означает полной совместимости настроений «мой дом превыше всего» с интересами правящих верхов Японии и теми целями, которые они преследуют в своей политике. Такие настроения противоречат, в частности, стремлению монополистических кругов страны повышать и далее производительность труда и его эффективность путем воспитания у рабочих и служащих прилежного отношения к труду и ревностного отношения к делу процветания «своей фирмы» и «своего предприятия». Далеко не всегда заботы людей наемного труда о своем личном, семейном счастье гармонично сочетаются с их стараниями, направленными на налаживание добрых отношений с администрацией предприятий. Наблюдения социологов свидетельствуют о том, что возрастание внимания трудящихся к своим семейным делам подчас отрицательно сказывается на их производственной деятельности, а следовательно, и на эффективности работы предприятий, на доходах их владельцев. Примером тому могут служить отдельные случаи отказов рабочих увеличивать интенсивность своего труда, соглашаться на сверхурочные работы ради поддержания «престижа» компаний. Как указывается в трудах знатоков данного вопроса, отказы эти нередко откровенно мотивируются рабочими нежеланием «приносить в жертву работе свою частную, семейную жизнь» [579] . В этом проявляется двойственность, внутренняя противоречивость концепции «мой дом превыше всего»: ее антиобщественная закваска создает проблемы не только для демократических, прогрессивных сил, но и для монополий.

Из приведенных выше сведений явствует, таким образом, что в современном японском обществе сосуществуют две внешне противоречивые тенденции. Одна — это стремление значительной части людей наемного труда к систематическому общению в часы досуга с товарищами по работе, что создает впечатление о повышенном интересе японцев к своим производственным и служебным делам. Другая — это все более ощутимая склонность трудового населения страны к сосредоточению своих интересов и внимания на личной, семейной жизни. Отчасти наличие указанных двух тенденций объясняется тем, что среди японцев имеются группы людей с противоположными взглядами на жизненные ценности и цели. Подтверждением тому служат итоги опроса населения Японии, проведенного в конце 70-х годов редакцией газеты «Иомиури». Опрос показал, что наибольшую группу среди японского населения (69 % всех респондентов) составляют в наши дни лица, считающие семейное счастье самой важной целью своей жизни, в то время как вторая по величине группа (15 % респондентов) состоит из лиц противоположных взглядов, заявивших, что главная цель их жизни заключается в достижении «успехов на работе» [580] .

Однако было бы заведомым упрощением ограничиться в данном вопросе лишь ссылкой на наличие в стране двух по-разному мыслящих групп населения. В действительности дело обстоит гораздо сложнее, ибо во многих случаях противоречивые жизненные установки эклектически совмещаются в сознании и поведении не разных, а одних и тех же представителей трудящихся масс страны. Это подтверждается, между прочим, материалами массовых обследований населения, проведенных в конце 70-х годов радиокорпорацией Эн-эйч-кэй. Базируясь на этих материалах, сотрудники указанной радиокорпорации — авторы книги «Структура сознания современных японцев» высказывают, например, суждение, суть которого состоит в том, что повышенная активность японцев в контактах на досуге с товарищами по работе, как и служебное рвение многих из них, отнюдь не исключает их внутренней приверженности идее «мой дом превыше всего». Ведь поведение немалого числа ретивых поборников служебного долга — особенно их много среди служащих частных компаний и правительственных учреждений — обусловлено зачастую в наши дни не столько интересом к своим сослуживцам как личностям и не столько заботой о производственных и служебных делах как таковых, сколько прагматическим желанием упрочить свои служебные связи, иметь более точную информацию об обстановке на местах работы и выразить своим показным рвением преданность фирме или учреждению, где они работают.

В сущности, за многими из встреч сослуживцев в часы досуга скрывается не что иное, как далекое от высоких общественных помыслов стремление преуспеть в служебных делах, увеличить свои заработки и поднять таким путем уровень своих семейных доходов. Как пишется в упомянутой книге, в сознании большинства японцев «всемерное приспособление к той производственной общности, к которой они принадлежат, и умелое налаживание человеческих отношений по месту работы остаются неотъемлемым условием сохранения семейного счастья» [581] . Именно этими причинами обусловлена, прежде всего, и сравнительно большая интенсивность внесемейных контактов японцев со своими товарищами по работе. «Сейчас, — пишут авторы указанной книги, — когда с завершением периода форсированного роста экономики главное внимание людей наемного труда переключилось на домашнюю жизнь, значительно большей, чем прежде, стала среди них доля тех, кто во имя поддержания все того же „семейного счастья" стремится уделять максимум внимания многостороннему человеческому общению по месту своей работы» [582] .

Приведенные сведения о переключении все большего внимания японцев на семейные дела, казалось бы, дают основания предполагать, что частота и длительность внесемейных контактов японцев сократились в наши дни по сравнению с прошлым или имеют тенденцию к сокращению. Однако данные общественных обследований не подтверждают подобных предположений и обнаруживают даже некоторое увеличение среднего времени, затрачиваемого японцами на внесемейные контакты. Сотрудники радиокорпорации Эн-эйч-кэй, проводившие обследование населения по данному вопросу, пришли, например, к выводу, что за минувшее десятилетие (с 1970 по 1980 г.) время, затрачиваемое в среднем каждым японцем на внесемейное общение, несколько удлинилось [583] . В чем же тут дело? Как объяснить эту кажущуюся противоречивость?

Видимо, в данном случае увеличение частоты и общего времени контактов японцев с внешней средой нельзя безоговорочно связывать с их тягой к подобным контактам. Все дело в том, что в современных условиях при наличии во многих семьях телефонов и автомашин, с развитием средств общественного транспорта контакты японцев с внешней социальной средой значительно облегчились. Это позволяет людям общаться друг с другом даже тогда, когда в этом нет острой душевной потребности [584] .

Усиление интенсивности внесемейного общения на фоне все большего распространения среди обывателей эгоцентристских настроений типа «мой дом превыше всего» наталкивает исследователя на вывод, что падение интереса японцев к общению с внешней социальной средой проявляется не в количественном сокращении внесемейных связей, а в качественном содержании этих связей: им становятся присущи иные движущие стимулы, иная эмоциональная окраска. Все в большей мере в них начинают просвечивать деляческая расчетливость, душевная вялость и черствый формализм. И в этом отношении семейная жизнь японцев становится постепенно похожей на семейную жизнь американцев, где дух откровенного обывательского равнодушия к «посторонним», воинствующего индивидуализма и семейного эгоизма беззастенчиво пронизывает все сферы человеческих отношений.

Исстари особенность родственных связей японцев, дающая о себе знать и в наши дни, состояла в том, что связи эти определялись двойными узами родства — двойной системой родственной принадлежности. Во-первых, каждому «обыкновенному» японцу следовало принадлежать к своему дому — «иэ», который, как известно, представлял собой большую клановую семью, включавшую, наряду с супругами и их несовершеннолетними детьми, родственников мужа: его родителей, неженатых братьев и незамужних сестер. Во-вторых, одновременно вместе со своими семьями «обыкновенные» японцы принадлежали еще и к более широкой родственной организации — «додзоку», объединявшей несколько клановых семей, имеющих общую фамильную родословную, иначе говоря, одного общего предка по мужской линии, чья фамилия была унаследована главами всех указанных семей [585] . Стержнем этой федерации родственников являлась «главная семья» (хонкэ), т. е. дом первооснователя данной фамилии, наследовавшийся его прямыми преемниками — старшим сыном, старшим внуком и т. д., а ее периферию составляли «боковые семьи» (бункэ), отпочковавшиеся некогда от дома первооснователя и возглавленные его младшими сыновьями, а затем уже их внуками, правнуками и т. д. При этом связи «главной семьи» с «боковыми» строились не на равных началах, а на основе главенства первой над всеми остальными. Положение каждой из семей в рамках «додзоку» жестко определялось неписанным кодексом моральных и этических норм поведения и обязательств [586] . Изучивший этот вопрос советский исследователь С. А. Арутюнов писал: «Глава „главной семьи" пользовался большими почестями в „боковых семьях". Он не только давал советы, но и имел решающий голос в таких делах „боковых семей", как, например, женитьба одного из сыновей. Под Новый год и в другие праздники главе семьи надлежало поднести ценный подарок. „Боковая семья" должна была помогать „главной семье" в сельскохозяйственных работах, например при пересадке риса. Различия между семьями не ограничивались этим. Положение семей зависело также и от того, когда была основана каждая из них. Семья, отделившаяся ранее, стояла выше в общесемейной иерархии и пользовалась относительными привилегиями в таких вопросах, как вопросы старшинства, распределения работ по пересадке риса и т. д.» [587] .