Снова сказал свое слово одинокий крупный калибр: самая ближняя к беззащитному населению башенка лишилась броневого колпака, установленного внутри пулемета и верхней половины туловища пулеметчика: невидимому, покамест, стрелку явно нравилось и удавалось стрелять в центр торса, вызывая критические повреждения.

Легла поверх голов очередь: то ли пристрелочная, то ли наводчик пулемета неправильно выкрутил винт вертикальной наводки. Снова грянул рукотворный гром, отправляя в небытие еще один пулеметный расчет вместе с пулеметом. Бестолково шевельнулось рыло короткого поездного орудия: канониру пока было непонятно, куда стрелять.

Откуда-то из далекого далека, в которое сейчас смотрел хищный нос переднего тяжелого паровоза, послышалось пение, негромкое, но торжественное. Оставшиеся пулеметы вдруг перестали водить хищными рылами водяных охладителей, да и вовсе замерли. Бронепоезд немедленно заволокло невероятно быстро сгустившимся и чудовищно плотным туманом.

Изнутри тумана слышались звуки странные и страшные: будто кто-то огромный вскрывает циклопическим консервным ножом броневые банки, достает изнутри банок человеческие сардины и пожирает их, громко чавкая. Сардины при этом орали ужасными голосами и пытались то ли отбиваться, то ли отстреливаться, но без особенного успеха.

Вскоре звуки прекратились, и замершая в ужасе полуразбежавшаяся толпа вновь принялась шевелиться. Внезапным порывом ветра унесло туман: то, что предстало взорам собравшихся, напоминало бронепоезд только самой нижней своей частью, то есть — колесными парами. Все остальное утратило форму и расцветилось разнообразными пятнами неприятного происхождения.

Двумя часами позже, когда остатки бронепоезда ловко затолкали на запасный путь, сами пути окатили водой из пожарного брандспойта, а население разошлось по своим делам, в здании вокзала сидели и беседовали трое.

– Вы правильно поступили, товарищ Лысый, - сообщил самый старший из собравшихся, одетый явным холмовым волхвом.
– Команда дежурного бру не успевала совсем чуть-чуть, страшно представить, что бы случилось, если бы гоблин успел взять под контроль хотя бы треть толпы! И ружье Ваше… Что-то новое, передовое?

– Никак нет, - смутился молодой, почти юный, ши, одетый унтером тридцать восьмого пехотного Тобольского генерала графа Милорадовича полка, правда, со споротыми погонами.
– Отцово то крепостное ружье, конструкции капитана Гуниуса, восемнадцать линий калибр, от того и стрелял нечасто и с опаской, даром, что ружье, все-таки, казнозарядное.

– И не побоялись взять на себя ответственность, Леонид… эээ… Владимирович?
– вступил третий собеседник, одетый в такую же, как на давешнем агитаторе, кожаную куртку. Под курткой отлично угадывался — по манере держаться, густому басу и росту в тридцать вершков — чистокровный дворф.
– Ведь было же известно, что по этой же линии должен прибыть состав настоящего товарища Троцкого. Что, если бы это действительно был он, а не выдающий себя за пламенного борца аферист при бронепоезде?

Дальнейшая судьба меткого и смелого стрелка была решена прямо тут же: из столицы, совсем недавно, в марте того же года, переехавшей в Москву, вовремя поступил запрос на призыв в органы внутренних дел местного уроженца, умного, деятельного, имеющего боевой опыт, и обязательно сочувствующего делу побеждающей революции. На запросы подобного рода требовалось отвечать исключительно согласием, и в знак такого согласия командировать в столицу требуемые кадры при первой же возможности.

Уже тремя днями позже Леня Лысый, одетый в заклятую от ножа, револьверной пули и боевых заклятий невысокого класса, куртку прочнейшей кожи, сидел в выстуженном по экономии угля на обогрев, купе, и пил едва теплый морковный чай с сахарином.

Из головы не шли игра в гляделки, затеянная старшими товарищами, и их же громкий, но немного смущенный, смех. И первое, и второе воспоследовали за честным и искренним ответом на заданный вопрос:

– Да видел я его, в Петрограде видел, и в Тамбове, и в Казани. Это ж известнейший провокатор, агент шести разведок и финансового капитала, а никакой не товарищ Троцкий!

Ленинград, Университет Бытобснас, 8 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.

Старший лаборант Семенов-старший

Будь в лаборатории хотя бы одно окно, каждый, зашедший с нужной стороны здания, мог бы удивиться тому, что в этом окне горит свет. Удивившись, кто-то мог сделать вывод о том, что сотрудники лаборатории или явились на работу неурочно рано, или, что вероятнее, задержались в лаборатории сверхурочно долго: особенно, с учетом того, что буквально накануне вся страна в едином порыве отмечала очередную годовщину Великого Октября. Вариант «просто не погасили свет» был крайне мало реален — комендант научного корпуса Университета имел замечательную привычку лично обходить все этажи и проверять, обесточены ли помещения, а также неожиданно звонить среди ночи на вахту и требовать того же от дежурной смены. Оставив свет гореть, можно было получить запись в режимном журнале — не смертельную и даже не особенно неприятную, но способную, в случае чего, склонить чашу весов не в ту сторону при разборе более серьезных нарушений.

Если бы кто-то, увидевший свет в несуществующем окне, узнал, что свет зажег старший лаборант по фамилии Семенов (персона, известная всему Университету тягой к постоянным опозданиям, и совершенно неожиданная по этому поводу на работе за час до начала рабочего дня), кто-то удивился бы еще сильнее, возможно, сделал бы далеко идущие выводы, а то и вовсе донес куда следует и разболтал где попало.

Однако, окна в лаборатории не было, свет, горящий раньше ожидаемого, никто не увидел, дежурная же смена включенное электропитание проигнорировала, так как запись в журнале учета рабочего времени появилась своевременно и в должном порядке. В общем, Семенов был на работе и был на ней невероятно для себя рано.