Шрифт:
Фахри-эфенди взял лист бумаги, вложил его в старую разбитую машинку и начал с шумом печатать. Ни разу не остановившись, он исписал целых пять страниц.
— Ну, давай я прочту тебе. Смотри, как я расписал.
Фахри-эфенди, перекидывая сигарету из одного угла рта в другой, одним духом прочел прошение.
— Ну как? — спросил он.
— Да благословит бог твою руку, очень хорошо написал.
— Уважаемая, другому бы я не написал так и за пятнадцать лир. А с тебя возьму всего десять. Такое прошение написал, ей-богу, и камень прошибет.
Мать дрожащими руками вынула из узелка деньги, приговаривая:
— Да благословит аллах твои руки… Камень и тот прошибет…
Вертя в руках красную ассигнацию, Фахри-эфенди объяснил, куда следует отнести прошение и что нужно при этом говорить. Уходя, мать Хатче сказала:
— Ты не взыщи, братец Фахри-эфенди. Я тебе еще яиц и масла принесу…
Она пошла, куда указал ей Фахри, чтобы отдать прошение. Увидев перед собой чиновника, который увел ее дочь в тюрьму, она сначала испугалась, но затем сказала:
— Мой господин, за что ты увел мою дочь и посадил ее в тюрьму? Моя дочь не убивала человека, она не умеет стрелять. Она очень боится ружья… В детстве, бывало, как увидит, заплачет, вцепится в мой подол и прячется. Я принесла тебе прошение. Фахри-эфенди описал все как надо. Прочти и верни мне дочь. Ноги твои целовать буду… Моя доченька ни в чем не виновата. Она убежала с гяуром Тощим Мемедом, будь он проклят… У всех дочери убегают. Отдай мою дочь. Ноги твои целовать буду…
— Ну, ты не очень-то умничай! — строго оборвал ее прокурор. — Оставь свое прошение и уходи! Суд вынесет справедливое решение.
Склонившись над бумагами, он снова начал писать.
Когда мать вернулась в тюрьму, уже вечерело. Хатче с нетерпением ждала ее с утра.
— Фахри-эфенди составил такое прошение, что прошибет и камень. Как только власти прочтут его, сразу же тебя освободят. Они увидят, что ты не виновата, и отпустят. Я просила написать в прошении, что ты боишься ружья. Еще в детстве ты убегала и пряталась у меня в подоле. И про это просила написать. Очень хорошо написал Фахри-эфенди, написал на двадцать лир, а с меня взял десять. Пусть. Ради любимой дочери я готова отдать не только все свое добро, но и душу… Пусть власти почитают.
— Если бы это было так! — сказала Хатче, взглянула матери в глаза и опустила голову. — Мама, дорогая, принеси мне в следующий раз весточку от Мемеда. Принеси мне весточку!..
— Горе ты мое! — в голосе матери послышалось раздражение.
Хатче подняла голову и умоляюще посмотрела на нее:
— Мама, мамочка, родная! Смотри, я заживо гнию в этой дыре. Без Мемеда я не могу. Ты что, хочешь моей смерти? Весточку от него…
— Горе! Чтоб его растерзали на части. Дай бог, чтобы я принесла тебе весть о его смерти!
Хатче заплакала. Она долго плакала, а мать молчала.
— Наступает вечер, доченька. Я пойду, — наконец проговорила мать.
— Мама…
Мать остановилась. Глаза ее были полны слез.
— Хорошо, — сказала она. Голос у нее дрожал. — Из любви к тебе постараюсь что-нибудь узнать. Мать Мемеда так избили… Может умереть… Бедная Доне! Ну, будь здорова, доченька, не бойся! Фахри-эфенди написал хорошее прошение.
Мать многого ждала от этого прошения.
XII
Темная ночь. Ничего не видно, хоть глаз выколи. Только лес шумит. Лес стоит сплошной черной стеной. Высоко, почти у вершины горы — вспышки огня. На небе мерцают редкие звезды. Воздух напоен влагой. Запах сосны, граба, майорана перемешан с резким запахом пота. Люди идут на ощупь, натыкаясь на деревья, поднимая шум…
Несколько месяцев они грабили дома, разбойничали на дорогах, вступали в схватки с жандармами.
Жандармы, напав на след отряда Шалого Дурду, отказались от преследования других разбойников. А Шалый Дурду играл в прятки с жандармами, дразнил их. Мемед за короткий срок сумел проявить себя, он полюбился Шалому Дурду и его товарищам. Его помощь отряду была ощутимой.
Из темноты донесся голос Дурду:
— Останемся здесь. Мы совсем выдохлись! Два дня без отдыха удираем. Ничего не поделаешь. Здесь! — голос его звучал твердо.
Подошел Мемед:
— Спокойно, ага. Говори дело.
— Что ты хочешь этим сказать? — вскипел Дурду»
Если бы кто-нибудь другой посмел так говорить с Дурду. его бы это так не разозлило. А то какой-то Мемед! Только вчера пришел в отряд, а сегодня уже лезет с поучениями.
— Даже если враг ничтожен, как муравей… — сказал Мемед.