Я закурил, задумался. Люди не меняются, во все времена беспокоятся только о себе. Многих бы, наверное, устроило, если бы Земля столкнулась с астероидом, но краешком, так, чтобы их вклады в банке не были задеты.

В те полные подогреваемого ажиотажа дни он и начал получать письма. В них наряду с мольбой и угрозами сообщалось, что писавшие поставили на его успех последние гроши. Заклинали преодолеть хотя бы четверть дистанции, а там уж ладно! Их черствость и эгоизм его не удивляли. Он не любил людей — знал им цену, — он их жалел.

С высоты не только сами они, но и их надежды, и устремления казались мелкими и незначительными. Эх, если бы только казались! Интервью давать отказывался, ходивших за ним толпой рекламщиков прогонял. Социологические опросы показывали, что по стране может прокатиться волна самоубийств. Да и не только по стране, за исходом представления следили на всех континентах. Люди везде одинаковы, даром что говорят на разных языках.

А началось все с обычного телефонного звонка:

— Почему бы вам напоследок не сделать что-нибудь эдакое?..

«Напоследок» резануло, но он не подал вида. Если на этот раз себе не лгать, именно так дела его и обстояли: с прогулками под куполом цирка пора было заканчивать. Возраст?.. Да, пожалуй, но главное — он чувствовал это кожей — чаша отпущенного ему везения опустела. Нет, страха не было… именно это и пугало! Страх дан человеку предупреждать об опасности, а когда он утрачивается, одно неверное движение, нога соскальзывает с каната, и спасения нет! Публика, забыв выдохнуть, замирает… — Он усмехнулся. — Зрителям не стоит говорить, сколько времени потрачено на отработку этого трюка. Одна беда, рано или поздно наступает момент, когда игра перестает быть игрой. А с другой стороны, шутил он с друзьями, разве каждый из живущих не балансирует над бездной, стремясь понять, что есть добро, что зло? Эта человеческая забава и называется жизнью…

Откинувшись на спинку кресла, я допил холодный кофе. Забытая в пепельнице сигарета догорела до фильтра. Время обеда прошло, но есть не хотелось, только пить. Пришлось тащиться на кухню и ставить чайник. Он чертовски долго не закипал, и я начал нервничать. Стоя у окна, гнал от себя ненужные мысли. Интересно, что бы сказала парню Варя, думал я, стараясь ни о чем таком не думать, как бы себя повела. Бросил в кружку два пакетика чая и, залив их крутым кипятком, поспешил к компьютеру. Перечел последние пару абзацев, как делаю это всегда, чтобы поймать мелодию повествования. Придвинулся ближе к столу.

— Ты плохо кончишь! — сказала она, прежде чем хлопнуть дверью. — Я устала просыпаться утром с мыслью, что ночь могу встретить вдовой! Устала с тобой прощаться…

Именно так бы себя Варя и повела, если бы… Чертово сослагательное наклонение, почему никогда не удается без него обойтись. Особенно в жизни. Ну да что теперь об этом говорить, ничего изменить нельзя!

И она ушла. Или почти ушла. Или все еще уходила, когда звонила после очередного представления и дышала в трубку. Но когда о подписании контракта появилось в газетах, не выдержала. Сидела в кресле напротив и курила. Молча, не спуская с него напряженных от бессонницы глаз. Да и что нового она могла ему сказать? Все слова давно уже были произнесены, он знал их наизусть: и что так жить нельзя, и про свою ответственность перед дочкой. А еще про их любовь, о которой они никогда вслух не говорили, потому что в этом не было необходимости. Потом все произошло так, как в тот первый вечер, когда он увидел ее сидящей внизу, в партере. Помнится — пижон! — чтобы пощекотать ей нервы, лишний раз оступился. Ну а совсем потом, под утро, она поцеловала его в лоб, как целуют покойника. Он ее не задерживал, прощаться надо коротко и быстро. Лежал на смятых простынях и старался ни о чем не думать, и это ему удавалось…

А мне нет! Не думать — великое искусство, им овладевают годами. Закурил, не почувствовав вкуса сигареты. Понимание того, чем закончится рассказ, пришло сразу. Если не играть с собой в игры, следовало признать, что оно жило во мне и раньше. Еще тогда, когда диким зверем метался по комнате. Странно было другое: Варя сказала, знание человеческой природы убивает, а я, отдавший изучению предмета двадцать лет, был все еще жив…

Ладно, хорош ковыряться в ране ржавым гвоздиком!

Смотреть вниз не стоило еще и потому, что ни ее, ни дочку в цветастой толпе было не разглядеть. С заполненной народом площади до него волнами, словно шум прибоя, доносился гул тысяч голосов, перекрываемый время от времени выкриками рекламных сообщений и всплесками хохота. Люди собрались поразвлечься, не стоит их за это обвинять во времена, когда и поминки превращают в праздник. Что им до чувств женщины с заплаканными глазами и маленькой девочки с огромным белым бантом? Жизнь коротка, надо успеть ею насладиться, ему ли было этого не знать! Тот, кто его учил, разбился, тот, кого учил он, не выдержал, сошел с дистанции. Доказывать себе каждый день, на что способен, — занятие для избранных, хотя он себя к таковым не причислял, просто шел и шел по бесконечному канату: такая работа. А когда дочка спросила, зачем он это делает, ничего путного ответить не смог, пожал плечами: такая жизнь.

Что ж до чувства, с которым замираешь над пропастью, словами его не описать. Его надо в себе вырастить, с ним делаешь первый шаг. Самый важный, если не считать три последних, когда становишься пьяным от мысли, что все позади. Кто-то скажет, что все дело в кураже, и будет прав, если знать, что кураж — это сублимированный страх. Но не об этом он думал, глядя на одинокое в ярко-синем небе облачко. Да и не думал вообще, и не молился, Господь и так слишком долго был к нему милостив и терпелив. Самое время сделать что-то самому, что придало бы жизни смысл.

Успокоил дыхание. Раскинул в стороны руки. Пошел над бездной…

Буквы клавиатуры расплывались, приходилось щуриться. Улица за окном погрузилась в сумерки, пора было зажечь лампу, но все как-то не получалось, хотя она стояла рядом. Вот сейчас, тянул я, вглядываясь в экран, еще пару слов, а тогда уж… как будто движение моей руки могло помешать ему идти по канату. А он шел, я видел это так же отчетливо, как будто сам стоял на площади. Крошечная фигурка на фоне пронзительно синего неба.