— Помните как у Булгакова: «Я прочел ваш роман»? — Сделал из кружки глоток и промокнул невидимые мне губы рукавом балахона. — Напиток неплох, вы правы, только тут ваша правота и кончается… Скажите, что заставило вас лезть в сферы, о которых вы не имеете ни малейшего представления? Не дано смертному… — Замолчал, помедлив, начал иначе: — Самому странно такое слышать, но я испытываю к вам нечто сродни симпатии. Мне ли не знать, что человеку свойственно ошибаться, насмотрелся, как говорится, выше крыши! Но, дорогой мой Николай Александрович, тонкий мир оттого и называется тонким, что не надо в него с сапогами! С чего вы взяли, что в Небесной канцелярии есть департаменты светлых и темных сил, кто вас надоумил?..

Поскольку Морт умолк, я сделал вывод, что вопрос его не относится к риторическим и требует хоть какого-то ответа.

— Но, месье, это подсказывает элементарная логика!

— Какое неожиданное и странное слово! — хмыкнул он саркастически. — Неужели вы видите много логичного в окружающем вас безалаберном мире?..

Не готовый дискутировать, я пропустил его замечание мимо ушей:

— И потом, никому не запрещается иметь собственные представления о мироздании. Если в жизни людей присутствуют добро и зло, кто-то в высших сферах должен ими управлять…

Морт не дослушал, всплеснул, едва не разлив коньяк, руками:

— Ну, допустим! А это ваше Бюро по превращению человеческой жизни в фарс… — Его плечи поползли недоуменно вверх. — Оно откуда?

— А то вы не знаете? — хмыкнул я ядовито. Взбодренная новой порцией алкоголя свобода начала ко мне возвращаться. Не панибратство конечно же — какое тут амикошонство! — но легкость общения людей, не погрязших в трезвости. — Вы с вашим опытом не можете не знать, что жизнь, если не наполнять ее иллюзиями, мизерна и сильно смахивает на дурного свойства буффонаду. Отнимая ее, вы, по сути, совершаете акт милосердия, так что фарс — это еще мягко сказано…

— Однако! — почесал в затылке Морт, не снимая капюшона. — Эка куда хватили, даже для меня чересчур. Признайтесь, Николай Александрович, вашей рукой водила гордыня. Надо же было догадаться — выдвинуть собственную гипотезу: зачем понадобился Господу человек!..

— А вот и нет! — воскликнул я в полемическом задоре и хотел было встать, но Морт предупреждающе вскинул руку. — При чем здесь смертный грех надменности и высокомерия, если церковь не в состоянии этого объяснить? Сами подумайте, не для того же Он выпустил нас в мир страданий, чтобы немногие избранные снискали себе спасение! В Нагорной проповеди Иисус прямо говорит о том, как молиться, а о такой принципиально важной вещи, как обретение спасения, в Новом Завете ни слова. И это при том, что Господь милостив и любит каждого. Получается, что все связанное со спасением — человеческие измышления, и только. О каком спасении идет речь, если в каждом из нас горит искра Божия? Задача человека в другом — совершить восхождение к себе высшему, построить в душе храм. Я лишь попытался дать свое видение, зачем мы толчемся на Земле, а заодно уж вселить в сердца людей надежду…

Господи, как же давно я это писал! Был другим, куда более искренним и беззащитным. Теперь, по прошествии двадцати лет, ничего подобного я написать бы не смог. В те далекие дни вся моя жизнь была в том первом моем романе, теперь ее, проходящую мимо, я наблюдаю с саркастической ухмылкой. Тысячу раз прав Морт, за все приходится платить, и за выпавший на мою долю успех я заплатил сполна, цена, правда, оказалась заоблачной.

Не стану утверждать, что мои слова погрузили месье в глубокую задумчивость, но какое-то время он сосредоточенно молчал. Тикали на стене ходики с кукушкой, квадраты белого света на полу подползли ближе к окнам. Оторвавшись от теплой печи, Морт сделал несколько шагов и хотел было откинуть с головы капюшон, но не откинул, натянул глубже.

— Получается, что вы печетесь о людях, а спросили: им это надо? Я имею в виду ваше объяснение. Мне кажется, они вполне довольны тем, что имеют. Набор догм позволяет не думать, а это именно то, к чему человек стремится. Нив чем не сомневаться, ничего в себе не менять, а вы талдычите о каком-то там восхождении… — Заходил из стороны в сторону, заметался. — Ну хорошо, оставим это, хотя что уж тут хорошего! Неужели вы не понимали, что, персонифицируя в романе силы добра и зла, вы замахиваетесь… — Не договорил, не захотел договаривать. — Ввели в повествование личности апостола и Начальника службы тайных операций, черного кардинала Нергаля…

Я с готовностью кивнул: ввел.

Морт этого не заметил:

— …фигуры, от одного упоминания имени которого подкашиваются ноги любого в Департаменте темных сил…

Я не мог его не перебить:

— Значит, что касается структуры Небесной канцелярии я угадал!

— Н-ну, д-допустим, — запнулся месье, понимая, что именно это и сказал. — Не придирайтесь к словам, я говорил образно, иносказательно…

— В таком случае, — гордый собственной проницательностью, отвязался я окончательно, — роман следует отнести к жанру соцреализма, а меня к любимым ученикам Максима Горького. Какие могут быть претензии?..

Последовавшая за этим реплика возымела действие ушата холодной воды.

— У меня? Никаких!.. Но это отнюдь не означает, что их не будет у тех, кого вы вывели на его страницах!

Я растерялся. Работая над текстом на пике куража, я не слишком задумывался о последствиях, а точнее, не задумывался вообще. Для меня все было увлекательной игрой, игрой с собой и, что я особенно ценю в литературе, игрой с читателями. Внутренне сжался, как если бы готовился к удару хлыста. Оправдываться было бесполезно, но я тем не менее пробормотал: