Но не достал, а, давая мне пройти, отступил молча в сторону. Ворота лязгнули, в массивные скобы за моей спиной лег дубовый засов. Рискуя на каждом шагу свернуть себе шею, мы перешли по обледеневшему подъемному мосту пропасть и углубились в лабиринт тоннелей. В нос ударил запах плесени и мышиных испражнений, под ногами захлюпала вода. От гулявших здесь сквозняков пламя факела рвалось, от чего по стенам метались страшные черные тени. Мой провожатый шел первым, не слишком заботясь о том, чтобы я за ним успевал. Открыв окованную железными полосами дубовую дверь, начал подниматься по узкой винтовой лестнице. Оказавшись в освещенной коптящей масляной плошкой келье, приказал мне жестом ждать и отодвинул в сторону массивную деревянную панель. За ней начинался потайной ход, в котором он поспешил скрыться, но очень скоро вернулся. Оглядел меня еще раз, не скрывая скептической ухмылки, и провел тесным коридором в большой, ярко освещенный зал.

Вытянулся в струнку:

— Экселенц!

Я все вспомнил. С каким удовольствием и старанием описывал внутреннее убранство замка. Как, рисуя предварительно на бумаге, развешивал по его стенам рыцарские щиты с гербами, расставлял фигуры в полированной стали доспехах. Отдавал таким образом дань своему счастливому, проведенному в играх детству, но и в мыслях не держал, что однажды увижу все воочию.

Перед жарко пылавшим камином сидел в вольтеровском кресле хрупкого телосложения мужчина, я не мог его не узнать. Нергаль! Черный кардинал, Начальник службы тайных операций Департамента темных сил. Я сам подыскал ему имя, наградил должностью и званием. Верный своему раз и навсегда выбранному обличью, он казался субтильным, но ощущение это было продуманно обманчивым. Образ стареющего немощного человека притуплял чувство опасности, в то время как приходилось иметь дело с сущностью, уступавшей по мощи лишь князю мира сего. Отложившись от Господа вместе с Денницей, Нергаль стал ближайшим его соратником, самой влиятельной персоной департамента, контролирующего на планете зло.

На массивных дубовых панелях лежал отсвет камина, играл красноватыми тонами на броне доспехов. То ли от холода, в зале было свежо, а скорее от нервов, меня трясло, как в лихорадке.

Страх можно перебороть, не будучи его крайней степенью, испытываемый мною ужас жил в каждой клеточке тела. По-церковному ровно горели свечи, потрескивали воткнутые в стены факелы. Секунды сливались в минуты, казавшиеся мне часами. Застывший рядом Джеймс переминался с ноги на ногу, Нергаль смотрел на игру языков пламени в камине и молчал.

Наконец, не поворачивая в мою сторону похожей на птичью головы, устало произнес:

— Удивлены?.. Сами же говорили этой, эээ…

— Законной Любке! — поспешил подсказать камердинер.

— Именно! — кивнул едва заметно головой черный кардинал. — Благодарю вас, Джеймс, спасибо, старина! Вам, кстати, следовало бы лучше знать русский язык хотя бы для того, чтобы не пренебрегать пословицей про батьку, раньше которого не стоит лезть в пекло. Произнесенную вами подсказку я намеревался услышать от нашего гостя. Заметьте на будущее, заставив человека себе поддакивать, вы ставите его в заведомо невыгодное положение, что помогает добиться от него желаемого…

Краем глаза я видел, как побледнел негр, стал из черного серым, как порох. Рука его с зажатым в ней факелом мелко вибрировала.

— А говорили вы законной Любке, — продолжал Нергаль, обращаясь на этот раз ко мне, но все так же не оборачиваясь, — что, столкнувшись лицом к лицу со своим персонажем, писатель должен испытывать прилив счастья. А еще писали, что, оказавшись в потустороннем мире, люди видят его таким, каким представляли себе при жизни. Позволили, помнится, себе заметить, что атеист в этом смысле лучшая шутка Господа. Так что, любезный мой Николай Александрович, удивляться нечему! — Потер одну о другую маленькие холеные руки. — Разве что многообразию образов, которые, встречаясь с разными людьми, нам, темным сущностям, приходится принимать. Будь вы, к примеру, древним семитом, я бы предстал пред вами жестоким и ужасным богом войны Ваалом, а наш общий друг Джеймс в образе огромного черного быка. Тонкий мир, в котором мы с вами находимся, на редкость пластичен и без труда обретает формы, подсказанные человеческим воображением…

Поднявшись из кресла, Начальник службы тайных операций сделал шаг в мою сторону и изобразил на лице подобие любезной улыбки. Я не смог на нее ответить, мышцы лица окаменели, губы тряслись. Передо мной стоял герой моего романа, точно такой, каким я его себе представлял. Тщедушное тело обтягивал камзол испанского гранда с белым кружевным воротником вокруг старческой шеи, на подагрических ногах в черных чулках красовались мягкие, по моде того времени полусапожки. Длинные, ниспадающие на плечи волосы отливали чистым серебром, в то время как филигранно выбритый под крючковатым носом ниточкой ус был иссиня черен. В Париже начала прошлого века он предпочел бы носить удлиненный в талию пиджак, прилизанную стрижку и канотье, но в атмосфере средневековой роскоши выбрал соответствующий времени и месту костюм.

Посмотрел на меня оценивающе:

— Окажите милость, Джеймс, принесите нам с Николаем по кружке доброго грога! Наш гость так замерз, что не в состоянии вымолвить ни слова, а ведь только тем в жизни занимался, что ими играл. Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду обращаться к вам по имени?.. Вот и отлично!

Если бы даже посмел, возражать черному кардиналу я был не в состоянии.

— Рад вас видеть, — продолжал непринужденно Нергаль, приблизившись и обходя меня по кругу, как если бы я был выставленной в музее мадам Тюссо фигурой. — Хотя для начала нашей дружеской беседы это звучит несколько формально. Мне бы хотелось, чтобы она прошла в духе взаимопонимания. Дипломаты, правда, используют эту формулировку, чтобы скрыть неудачу переговоров, но мы с вами им не чета, в том смысле, что не такие фарисеи…

Я усиленно смотрел себе под ноги, боялся встретиться с ним глазами. Между тем одетый в белую ливрею Джеймс, в завитом парике и перчатках, уже подавал нам на серебряном подносе украшенные в немецком стиле дымящиеся кружки. Взяв, не без колебаний, одну из них, я сделал несколько глотков напитка, показавшегося мне нектаром. Горячий, с хорошим градусом, он влил в меня жизнь. В голове появилась располагавшая к общению легкость.

Черный кардинал наблюдал за происходившими со мной изменениями посаженными близко к носу, похожими на дула двустволки глазами. В его худом лице было что-то птичье, но не от птицы-секретаря, а от грифа или орла-стервятника.