— Глаза как глаза, улыбнулся я, — чего пристал! Как считаешь, может, мне отдохнуть от этого мира в алкогольной коме?

— А что, мысль здравая! — поддержал меня Михаил, разливая по хрустальным стопкам водку. — Тем более что ты много уже для этого сделал… — Поднял свою: — По глотку, больше перед баней вредно! — Но сразу пить не стал, отошел к камину и опустился на широкий белой кожи диван. — Как дела, что в жизни новенького?

Заботливый, просто мать Тереза Московского уезда. Образцы чуткости порой являет нам в друзьях природа.

— В целом все хорошо, если не считать, что нахожусь под подпиской о невыезде…

— Да ну! — удивился Михаил. — Не всем так везет, как тебе это удалось?

Я в двух словах рассказал. Про многоликого, словно Янус, капитана и про улики, главной из которых было поведение собаки. Мишка слушал меня с улыбкой и наконец в голос заржал, иначе его хохот не назовешь. Отсмеявшись, покачал из стороны в сторону головой.

— Ну извини, я мог бы это предвидеть!

— Ты-то здесь при чем? — не понял я, подсаживаясь ближе к камину.

— Забыл тебе сказать, а по чесноку, говорить не хотел! Не понравилась мне эта твоя история и ты тоже не понравился, вот перед отлетом и позвонил знакомому полицейскому генералу, попросил, чтобы в мое отсутствие тебя не оставляли в дачном поселке одного. Мало ли чего, а тут рядом готовый помочь человек, только он перестарался…

— В смысле? — не понял я. — Они явились на дачу опергруппой и все там вверх дном перевернули…

— Вот и я о том же! — ухмыльнулся Михаил. — Бюрократия повсюду одинакова. Дело, как можно догадаться, происходило так: генерал поручил заняться тобой своему помощнику, а у того и без тебя забот хватает. Он звонит в райотдел местному полковнику и от имени начальника уже не просит, а дает указание и накручивает для пущей важности хвоста, мол, вопрос на контроле у самого и нельзя лажануться. Полковник в свою очередь вызывает капитана и приказывает разобраться с тобой и доложить, тем более что повод имеется. Так что, считай, тебе повезло, парень для начала мог посадить тебя в кутузку и только потом начать дознание. Шутка ли, речь идет о расследовании убийства под неусыпным контролем со стороны главка… — Поднялся с дивана и направился в соседнюю комнату. — Сейчас мы эту гипотезу проверим.

Через несколько секунд я уже слышал его бубнящий по телефону голос. Слов разобрать не мог, но чувствовалось, что на собеседника Мишка наезжает. Вернулся довольный, с ухмылкой на лице.

— Все в точности, как я описал! Генерал передает тебе свои извинения, а подпиской можешь при случае подтереться. Да, кстати, овчарка-то их хваленая что учудила! По недосмотру проводника, ее, видно, укусила бешеная лисица, так она такое начала вытворять, у оперативников глаза на лоб полезли. Кончилось тем, что стала бросаться на людей, пришлось хорошего пса пристрелить…

— И звали ту лисицу Офелия!..

— Что? — не понял Михаил.

— Это я так, кличка у пса была необычная, Гамлет!

— А!.. — протянул Мишка, не очень-то вдаваясь в смысл сказанного.

Я смотрел на него и понимал, что прямо сейчас произошло что-то важное, но что именно, до меня не доходило. В словах Михаила был какой-то потаенный смысл, они значили много больше, чем он сказал, но моя бедная голова отказывалась доискиваться значения услышанного. Если собаку укусила лисица, повторял я за ним про себя, следовательно, овчарка сбрендила. Но тогда… тогда поведение ее у сторожки и у моего дома вообще ни о чем не говорит и не может служить доказательством визита Морта! Как же так? Как мне теперь жить, если я успел смириться с новой картиной мира?

Предательски падало и ныло сердце. У каждого из моих родителей было в свое время по алюминиевому пенальчику с навинчивающейся крышкой, в которых носили валидол, или, как тогда говорили, «спутник коммуниста». Пора было и мне обзавестись таким же, а пока… А пока я хватанул стопку водки и этого не заметил. Подошел к стойке бара, нацедил себе вторую порцию, однако и она ясности мысли не прибавила. Мишка наблюдал за мной с интересом, но молчал.

Не может же быть, чтобы все от начала и до конца я выдумал! — рассуждал я, вытряхивая из пачки сигарету. Или все-таки может? Или так оно на самом деле и есть? Тогда как же относиться к Маврикию и Гвоздилле, не говоря уже о месье, с ним я успел сродниться? Эти ребята стали моей действительностью, отправными точками системы координат мироздания. Я помнил мимику их лиц, мелодику и тембр голосов, физически ощущал на себе хватку Гвозди, когда он поднимал меня с земли и сажал на валун. Все трое стояли передо мной, как живые. Да что там внешность, я способен был ощутить человеческое тепло, нахлынувшее на меня при расставании с Мортом на дороге под беззвездным небом! Я готов был поклясться, месье чувствовал то же самое. А охвативший меня ужас, когда створка ворот с бронзовой головой льва начала со скрежетом открываться?! А сияющая в лунном свете белизна горных пиков Сьерра-де-Гредос? А угольная чернота теней и бездонных провалов? В конце концов снежинки, я ощущал их прикосновение к лицу! Мне ли, игравшему всю жизнь в слова, не знать, что такое не сочинить…

Заходил, заметался по каминному залу. С этим, а главное, с самим собой, надо было что-то делать. И срочно, прежде чем накроет лавиной безумие. Или, может быть, проще признать, что слетел с катушек, и тем избавиться от морока фантасмагории? В таком случае эту горькую и разрушительную правду я должен услышать от того, кому верю без оглядки. Приму ее, как подобает мужчине. По сути, это и станет платой, о которой меня предупреждал Морт… — замер, пораженный. Если я душевнобольной, то Морт часть выдуманного мною мира! Разве я могу ссылаться на его слова, говоря о своей жизни? В этих рассуждениях было что-то не так! Мысли сплелись в клубок, не найти, где кончается действительность и начинается фантазия. Этот гордиев узел Мишке и придется разрубить.

Интерес на его физиономии сменился между тем тревогой.

— Что с тобой? Ты сам не свой!

— Помолчи! — Подойдя к камину, я остановился так, чтобы видеть его лицо. — Ты мой лучший друг, я могу положиться на твое мнение…

— Слушай, — скривился он, — нельзя ли обойтись без прелюдий? Не так много ты выпил, чтобы выяснять, уважаем ли мы друг друга…

Он был прав, только я все еще не знал, как сформулировать вопрос. Не спрашивать же, в самом деле, сумасшедший я или все еще вменяем. Его надо было задать иначе, но так, чтобы ответ был однозначным.