Миновав Искале-Капуси, мы добрались до колоссальных каменных глыб, будто руками гигантов наваленных друг на друга. Из их расщелин выбегали прозрачные холодные ключи, мох густо покрыл зеленым бархатом всю поверхность чудовищного творения древнего искусства.

В преданиях ванских армян об этих каменных глыбах рассказываются чудеса. В доисторические времена, когда люди были великанами, они вели борьбу с вишапами и дэвами [60] , метали во врагов огромные скалы, словно легкие мечи. Ванцы говорят, что глыбы эти нагромоздили не мужчины, а слабая женщина по повелению матери.

Я просил Аслана объяснить мне смысл легенды.

— По-видимому, — сказал он, — в давние времена какая-то царица жила в Ване или в окрестностях и творила великие дела. Виденные нами камни являются остатками колоссальной плотины или стены, некогда воздвигнутой для того, чтобы не дать возможности морским водам подступить к городу. Историк Хоренаци постройку плотины приписывает царице Шамирам; он говорит, что на постройке ее было занято двенадцать тысяч рабочих и шесть тысяч ремесленников. Но из его описаний явствует, что он или не видел Вана или видел когда-то, но многое позабыл ко времени составления им истории Армении. Если б Хоренаци остался верен сохранившимся в народе преданиям, он приписал бы эти великие дела не царице Шамирам, а другой царице из местного населения, имя которой забыто в наше время, но сохранилась память о ее делах. Народ говорит, что эти глыбы нагромоздила какая-то девушка; если б Хоренаци в свое время спросил у жителей, ему назвали б, кто была она.

Перед нами расстилалось во всей своей красоте море в лучах полуденного солнца. Живописные высокие берега, окаймленные кустами и зеленью трав, постепенно спускаясь, сливались с прозрачной синевой вод, стараясь превзойти бирюзовую ясность неба. Сипан, наивысшая из окружающих море гор, блистал своей величавой вершиной. Шаловливые стаи пигалиц с острыми клобуками на гребнях [61] и крылышками, напоминающими полумесяц, вылетали из глубины вод и с пронзительным криком неслись к берегам. Казалось, эти резвые, вечно радостные птицы были душами монахов, которым наскучила неволя монастырских келий, они покинули пyстыню Ктуц и помчались в мир, к людям, к свету…

Мы достигли деревни Аванц, находившейся на берегу моря. Здесь была пристань, и отсюда город Ван имел сообщение водным путем с Мушским, Битлисским и другими прибрежными уездами. Деревня Аванц населена исключительно армянами, занимающимися лодочничеством и добыванием морской соли. В деревне до 300 домов; более 70 семей имеют собственные лодки. Занимаются также и земледелием. Виноградники аванцев — лучшие в окрестностях Вана.

В деревне мы встретили мастера Фаноса, беседовавшего с группой крестьян. Он, видимо, ждал нашего приезда.

— Что вы здесь делаете? — спросил его Аслан.

— Приехал долги собирать. Не знаю, как поступить. Привозят ко мне в мастерскую пряжу для окраски, а денег не платят. Вы, г. доктор, приехали, наверное, для исследования местной соли, стало быть, останетесь у нас. Если даже и пожелаете уехать, мы вас не отпустим. Здесь много тяжелых больных; вы должны оказать им помощь. А пока что надо найти вам место для отдыха.

У мастера Фаноса в деревне было, по-видимому, много знакомых. Со всех сторон посыпались предложения. Он повел нас к одному крестьянину, который нуждался в медицинской помощи: у него, как заявил маляр, была в доме тяжело больная.

Дом, куда нас привели, стоял почти на берегу моря; обилие морского воздуха и примыкавший к дому густой тенистый сад делали его весьма удобным помещением в летние дни. Обширный четырехугольный двор был обнесен каменной стеной, вышиной в полтора локтя, настолько низкой, что с улицы нетрудно было перепрыгнуть. Хозяин дома, по-видимому, не боялся ночных грабителей. В стороне, на четырех столбах — открытый навес, называемый «чардах»; под ним валялись старые и новые доски, куски неотесанных бревен и разный строительный материал. На первый взгляд весь дом оставлял впечатление мастерской плотника. За навесом открывалась дверь в маленькую избушку, откуда доносились звуки строгаемого дерева; там работал седовласый заезжий плотник, которого наняли для работы и временно поселили в избушке.

Кругом — ни души; лишь несколько вернувшихся с берега гусей искали убежища от палящих лучей солнца; один из них направился под тень и с гоготом созывал туда своих подруг.

В ожидании прихода хозяина мы разгуливали по двору.

Наконец, появился и хозяин, рослый, плечистый, с крепкими мускулами, с пронизывающим, словно стрелы, взглядом. На нем была рубаха из белого полотна и расшитый голубыми и красными нитками головной убор — «арахчи». Из-под украшенного узорным шитьем ворота рубахи выпукло выставлялась обросшая волосами могучая грудь. Подпоясан он был шелковым кушаком, с которого свисал большой нож. Голубые шальвары, вверху широкие и постепенно суживающиеся книзу, доходили до колен; голени были обнажены, ноги босы; рукава засучены до локтей. По всему было видно, что он пришел с моря. Этот, достойный резца талантливого скульптора, молодец был лодочником и имел на пристани собственную лодку.

Не обратив на нас особого внимания, он подошел к мастеру Фаносу и заговорил с ним. Европейцы, видно, были ему не в диковинку. Затем он подошел к нам и, не поздоровавшись, спросил:

— Чего вы здесь стоите?

Его невежливое до грубости обращение оскорбило меня; Аслан не сказал ни слова.

Вместо нас ответил мастер Фанос:

— Чудак человек! А куда нам идти? Целый час дожидаемся, не видать ни хозяина, ни хозяйки!

— Ну, скажем, они люди чужие! Но ты-то свой человек! Почему не проводил их? Идемте, — обратился он к нам.