Вдали замелькали высокие надгробные кресты кладбища. При тусклом свете луны безмолвные памятники вырисовывались как огромные чудища, которые, постепенно увеличиваясь и погружаясь в ночную мглу, походили на рой привидений, только что вышедших из мрака усыпальниц.

Вокруг царила немая тишина, стояла сероватая мгла лунной ночи. Только в отдаленном углу кладбища виднелся красноватый огонек. Ни один суеверный не посмел бы приблизиться к нему, убежденный в том, что свет исходит из могилы погибшего мученика. Аслан же шел прямо на этот свет. Я следовал за ним с затаенной в сердце досадой. Но вот мы приблизились, и мое недовольство мгновенно рассеялось, когда из пламени, словно небесное видение, вырисовалось милое личико Гюбби. На земле, облокотившись на могильную плиту, в глубоком раздумье сидела старуха и глядела на огонь. Гюбби подбрасывала хворост в огонь. Заслышав наши шаги, старуха подняла голову и оглянулась. Гюбби вскочила на ноги.

— Не подходите! — прозвучал ее резкий металлический голос.

Аслан издали крикнул ей что-то в ответ.

Гюбби подбежала и бросилась ему на шею.

— Гюбби, я принес обратно твою волшебную палочку, — промолвил он, целуя девочку.

— А я ведь с таким условием и дала тебе, — ответила Гюбби и с особым удовольствием взяла заветную вещицу.

Старуха встала, молча взяла с надгробной плиты свой посох, перекинула за спину походный мешок и подошла к Аслану.

Уединившись, они долго разговаривали между собою. Гюбби подошла ко мне.

— Узнаешь меня? — спросил я.

— Ну, конечно.

— Вы здесь заночуете?

— Нет. Мы дождались Аслана. А теперь пойдем дальше.

— Куда?

— Мать знает…

Плутовка не хотела открыться мне. Моя роль в деятельности моих товарищей была комична. Мне суждено было иметь дело лишь с малышами, да и те скрывали от меня многое.

Маленькими пальчиками она принялась проверять головку волшебной палочки.

— А что находится внутри? — полюбопытствовал я.

— Ровно ничего.

Я был уверен, что черная змея во чреве своем таила ответ на бумагу, которую Аслан сегодня на моих глазах достал оттуда, прочел и сжег. Я был уверен, что Гюбби знала об этом, но мне ничего не сказала.

— Что бы ты сделала, если б по дороге отняли у тебя палочку? — спросил я.

— А кто посмел бы отнять? — самоуверенно ответила девочка, — я бы его тотчас отравила. Не знаешь? — ведь змея кусается, посмотри!

Девочка сжала пальцем шейку змеи и, действительно, та стала открывать и закрывать пасть и ворочать языком наподобие стрелки. Если б я не знал, что это игрушка, пришел бы в ужас. Что же могли подумать люди наивные, суеверным страхом трепетавшие перед змеями и их заклинателями.

Поговорив со старухой, Аслан подошел к Гюбби, обнял ее, расцеловал и сказал растроганным голосом:

— Ступайте… с богом!..

— Прощайте, — ответила Гюбби и побежала за старухой.

Прощанье было столь трогательное, что я не мог удержаться от слез. Аслан также был сильно взволнован. Стоя у огня, еще долго глядели мы в ночную тьму вслед за удалявшимися, пока они совершенно не скрылись в темноте. Бедная девочка!.. Несчастная старуха!.. К чему это самопожертвование?.. Какая роковая тайна заставляет их браться за темное дело, скрытое во мраке?.. Какая сверхъестественная сила руководит дряхлой старухой и юной девушкой в их стремлении преодолеть все испытания, все затруднения и слепо идти навстречу неизвестной цели…

Кофейни в Ване открываются на рассвете и закрываются с заходом солнца. По ночам жизнь прекращается, и люди не выходят из домов, боясь стать жертвой полицейского произвола. В пустынных улицах бродят лишь воры и их сотоварищи — ночные сторожа.

Не будь месяца Рамазана [72] мы ни в коем случае не нашли бы кофейни дяди Теоса, открытой в такой час. В месяц Рамазана день мусульман превращается в ночь, а ночь — в день. Воздерживаясь днем от пищи, они предаются сну, по ночам же бодрствуют, проводят время в еде и в молитве.

Мы вошли в город. Лавки хлебопеков и торговцев снедью большей частью были открыты. Свет из них падал на улицу — в городе освещены были лишь улицы с открытыми лавками. Уличное движение не прекращалось. Кто шел в мечеть, кто в гости к соседу коротать ночь в духовной беседе и еде. Богатеи в эти ночи приглашают к столу неимущих соседей…

Аслан, видно, знал кофейню дяди Теоса, он шел, никого не спрашивая. Когда мы дошли, Аслан обошел кофейню и постучал в маленькую дверцу с заднего крыльца. Нам тотчас же открыли.

— Могу ли видеть дядю Теоса, — спросил Аслан слугу, открывшего нам дверь.

— Он в кофейне.

— Скажите, что его спрашивают по делу.

— А как зовут вас?

— А на что вам знать? Вы только передайте ему, он сейчас же выйдет.

Слуга, бормоча что-то под нос, удалился. Мы ждали во дворе. Спустя несколько минут появился и сам хозяин со светильником в руке. Он посмотрел на Аслана испытующим оком, вгляделся в него и промолвил:

— Прошу, войдите!

Он провел нас в опрятную комнату, обставленную в полуевропейском, полуазиатском вкусе. Вдоль стен стояли длинные тахты, покрытые красивыми коврами и подушками, посреди стоял круглый стол, на который он поставил светильник.