Саго слушал со вниманием. Меня также заинтересовал этот озлобленный юноша; его, по-видимому, возмущали не столько иноземные проповедники, сколько их ретивые пустоголовые армянские клевреты, ставшие орудием в их руках.

— Я не защитник религии и национальной церкви, но повторяю, что подобные субъекты опаснее курдов и турок. Курд и турок отнимают у армян плоды их трудов, но эту потерю возможно возместить трудом же. Но проповедники, эти духовные поработители, именем евангелия убивают в народе народность, — а этого уже не восстановишь.

— Как так? — спросил Саго, наливая мне вина, а нашим собеседникам — водки.

— А вот как, — ответил юноша, закуривая походную трубку и выпуская клубы легкого дыма сквозь дрожавшие губы, недавно начавшие окаймляться легким черным пушком.

— Возьмем, к примеру, те страны, где мы работали и откуда нас изгнали. Тамошние армяне совершенно позабыли родной язык, утеряли национальные особенности; они говорят по-курдски, завели у себя курдские обычаи. Их с трудом отличишь от курдов. Сохранился лишь один сустав, связывающий их со всем национальным организмом и напоминающий им о том, что они армяне — это армянская церковь. Если они оторвутся и от церкви, чем они будут связаны с армянским народом?

— Ничем, — ответил Саго, и в его тоне почувствовалось желание поскорей услышать заключительные слова юноши.

— Вот какой вред приносят протестантские проповедники, вот чем убивают народность, — продолжал он слегка горячась, — отрывая армянина от церкви, его превращают в курда-протестанта!

— Что же тут удивительного? — спросил Саго, глядя в упор па юношу. — Вы сейчас сказали, что местные армяне забыли родной язык, говорят и живут, как курды, потеряли национальные особенности. На каком же основании вы считаете их армянами? Лишь потому, что они признают армянскую церковь? В этом именно и кроется ошибка, которая привела вас к неправильному выводу. С тех пор, как они перестают говорить по-армянски, они перестают также быть армянами, становятся курдами-григорианами. Ясно, удалившись из лона армянской церкви и вступив в протестантскую, они станут курдами-протестантами, а если уйдут из протестантской церкви и примут, примерно, буддизм, они будут курдами-буддистами.

Юноши удивленно переглянулись.

— То же самое имело место, — продолжал Саго, — в Южной Месопотамии, а именно: в Мердине, Мосуле и Багдаде, среди армян, говоривших по-арабски. Они также забыли свой язык — говорили по-арабски, придерживались арабских обычаев, но считали себя армянами лишь потому, что принадлежали к григорианской церкви. Когда же среди них распространилось католичество, они перестали называть себя армянами и стали арабами-католиками.

Беседа затянулась за полночь. Тема была близка сердцам как юношей, так и Саго. Помимо того, вероотступничество становилось вопросом злободневным, вопросом всей армянской общественности. Иностранные проповедники — католики, протестанты, иезуиты — съезжались со всех концов в армянские области, растекались по городам и деревням, открывали там школы и молельни. В народе начиналось брожение.

Одни меняли веру из-за денег, щедро раздаваемых миссионерами прозелитам [78] , другие — чтоб найти защиту от насилий и бесчинств магометан, иные — из отвращения к корыстолюбивому, падкому до денег армянскому духовенству, и лишь очень немногие оставляли лоно армянской церкви по внутреннему убеждению. Происходившие повсюду разногласия, раздоры и распри раздирали армянский народ. При таком положении дел внимание мыслящей части общества было сосредоточено вокруг этого народного бедствия, грозившего распадом национального единства армян в ту пору, когда необходимы были сплоченность, солидарность и взаимная любовь для борьбы против чужеземного насилия. А миссионеры — проповедники евангельской любви и братства — сеяли между братьями-армянами лишь ненависть и вражду.

— Миссионер не признает национальности, — продолжал Саго, — он втирается в народную гущу и ведет пропаганду на языке, который более понятен народу, на каком он говорит; на том же языке обучает и детей в своих школах. Если разговорный язык армян курдский, он читает проповедь на курдском языке, если по-тюркски говорят, начнет проповедовать по-тюркски. Ему нет никакого дела до родного для народа армянского языка. Он никогда не станет утруждать себя сперва научить армян родному языку, а затем лишь вести проповедь. Вот почему следует признать весьма необходимой и полезной работу вашего общества по распространению родного языка среди говорящих по-курдски армян. Это наиболее правильный путь обармянить их вновь, вернуть в лоно армянского народа. С языком связаны и национальная литература, и прошлое народа, все умственные и духовные проявления его в течение веков — словом, всё его существование, все, что связывает индивидуум с нацией; а церковь, как мы видели на примере месопотамских армян, является слишком слабым связующим звеном, если армянин утратил другие более прочные национальные основы.

Теперь Саго показался мне в совершенно ином свете, совершенно иным человеком. Это был не тот юнец, с которым я в первый раз встретился на арабском минарете, и не тот веселый шутник, досаждавший мне в доме охотника. Теперь он говорил языком Аслана. Я был поражен сходством их идей и устремлений.

— Я согласен с вами, — вступился второй собеседник, до сих пор хранивший молчание, — но все же чужеземцы-проповедники не могли б причинить столько вреда, если б наше духовенство стояло на должной высоте. Когда волк ворует овец из стада, виновны негодные пастухи и сторожевые псы. Наши священники невежественны и некультурны, а наши монахи, запершись в кельях, схимничают да молятся богу, воображая, что тем приносят великую пользу народу.

Мимо нашего стола прошел какой-то посетитель, и разговор тотчас же прекратился. То же происходило и за другими столиками. Когда он присаживался где-нибудь, посетители незаметно исчезали.

— Это известный шпион, — предупредил нас Саго.

— Кто он?

— Армянин и притом титулованный: «эфенди»!

— Армян выдает?

— А то кого же!

Эфенди [79] подсел к группе молодых, к своим сверстникам, и приказал подать вина.

— Держу пари, — проговорил Саго, — негодяй сейчас начнет произносить патриотические речи, а быть может, распевать одну из песен собственного сочинения, в которой без конца будет повторяться восклицание: «О, Армения!»