Несмотря на то, что отец Тодик был духовным пастырем, протоиреем в квартале, состоявшем из 700 семейств, несмотря на то, что он кроме того исполнял обязанности представителя викарного епископа и получал по этой должности также значительные доходы, не говоря уже о школе, он жил очень бедно,

Несколько темненьких комнат, отштукатуренных белой глиной, окруженных низенькой оградой — вот весь его дом, который постоянно утопал в пыли и мусоре, представляя из себя грустную картину.

Соседи все это объясняли скромностью попа и его отречением от суетных мирских благ. Это было бы отчасти правильно и справедливо, если бы подобными же качествами не обладали все скряги. Ведь все купцы тоже живут в бедности и терпят лишения, как терпел их наш учитель в своем отшельничестве. Дервишизм, обыкновенно, привлекает суеверие темного люда, хотя очень часто под плащом дервиша скрывается душа корыстолюбивого эксплуататора.

За последние годы моя мать уже не в состоянии была платить попу за мое учение, поэтому учитель всю работу по дому взвалил на меня и мне уже совершенно некогда было учить свои уроки. Целыми днями я бегал по разным поручениям попадьи или самого священника. Уроками мне оставалось заниматься ночью. Но это мне часто не удавалось, так как из-за отсутствия света нам почти всегда приходилось спозаранку ложиться спать.

С семьей дядюшки мы почти не общались. Матъ не получала от них никакой помощи и, даже, от милостиво нам предоставленной квартиры, она бы отказалась, если б у нее был какой-либо иной выход из положения. Вся надежда была на благодетеля нашей семьи охотника Аво.

Но в деле моего учения и он не помогал нам. Напротив, ему было очень неприятно, что я учусь у отца Тодика. И я помню, как он однажды с отеческой добротой сказал мне:

— Ушел бы ты лучше из этого ада, Фархат! Ведь ты там можешь совершенно отупеть!

— А куда мне поступить, — спросил я, — чему учиться?

— Поступи лучше в мастерскую дяди и учись оружейному делу.

— А разве учение, образование ненужная вещь?

— Какое там, в этой твоей школе образование, какое там учение! Это не учение, — ответил он.

Затем он стал подробно и долго объяснять мне, что такое истинное образование и учение, но я тогда не понимал его как следует и только удивлялся, как этот суровый грубый человек, который вечно воюет со зверями и сам уже приобрел повадки зверя, может так хорошо рассуждать об образовании.

Охотник был большим приятелем одного из моих дядюшек — Минаса, который из дружбы к нему бесплатно починял и приводил в порядок его оружие. Охотник поговорил с этим самым дядей Минасом и уговорил его взять меня в свою мастерскую в качестве ученика.

Ремесло дяди мне нравилось. Мое сердце билось, когда я входил к нему в мастерскую. Целыми часами с восхищением я рассматривал ту массу блестящего оружия, которое изготовлялось им. Но мать заупрямилась и не позволила мне поступить к дяде в ученики. При этом она повторяла слова, которые я часто слышал от своего учителя, именно, что все оружейные мастера — грешники и их душа попадет в ад.

— А почему? — спросил однажды я.

— Потому, что они изготовляют мечи, шашки, ружья, которыми люди убивают друг друга.

И, таким образом, мне не удалось поступить к дяде, и я оставался все в том же «аду», как называл нашу школу охотник Аво.

Но в этом «аду» у меня был ангел-утешитель, который облегчал горечь моих мук. Это была Соня, дочь учителя. Что это было за чувство, которое горело в моем сердце, я не понимал тогда, да и до сего дня не понимаю.

В работе по хозяйству Соня мне всегда помогала, Когда шли мы с ней в сад за травой для коров, она мне говорила:

— Ты посиди, Фархат, поучи урок, а я буду косить траву,

— Ты не сможешь, устанешь, — отвечал я.

Она нежно улыбалась и возражала мне:

— Нет, не устану, не бойся. Ты лучше поучи урок, чтоб папа тебя не бил.

Хотя Соня и очень хотела помочь мне и дать возможность учить уроки, но из этого ничего не выходило, тем более, что ей скоро совершенно запретили ходить со мной, и с тех пор я работал один. Как было грустно, что ее нет больше со мной!..

Так провел я целых семь лет. За этим таинственным числом скрыты все мучения моего детства! За эти семь лет я прошел все ступени знания, т. е. выучился всему тому, чему тогда мог выучиться всякий, кто получал высшее образование у отца Тодика. Я успел прочесть все книги, которые были известны в нашем краю: «Псалтырь», «Служебник», «Новый и ветхий Завет», «Нарек» и даже ту огромную книгу, которую я когда-то с таким трудом подымал и нес. Я умел писать и читать писаное, знал несколько правил древне-армянской грамматики. Но я не приобрел тех знаний учителя, которые касались чародейства, духов. Эту мудрость учитель держал в тайне и, для того, чтоб приобщиться к ней, нужно было прослужить у него лет десять–двадцать…

В его школе ученики учились долгие годы. Там они старились, сидя неподвижно в течение многих лет; бородатые люди и безусые мальчики при этом сидели вместе, в одном классе.

Мне было десять лет, когда я поступил в школу, и с тех пор прошло двенадцать лет — это срок немалый. Я был уже совершенно взрослым человеком. Но, несмотря на мой возраст, учитель обращался со мной, как с мальчиком.

И «фалахка», и удары в ладонь «поучением», и стояние голыми коленями на мелких кусочках кирпича, одним словом, все прежние наказания были в силе и для меня. Но удивительно — я так привык к этим наказаниям, во мне до того было уничтожено чувство самолюбия, гордости и чести, что я терпел и выносил все это с немой покорностью животного. Но однажды наконец-таки я не вытерпел.