Хотя все четыре канонических Евангелия имеют негативные черты в своем отношении к Двенадцати, изображение Марка, несомненно, более суровое, чем у других. Но если воспринимать это как простую «вендетту» против Двенадцати и понимать намерение Марка как дискредитацию какой-то другой фракции в раннем христианстве, то это означает, что мы слишком избирательно читаем эти данные. На самом деле, это свидетельствует о притуплении восприятия, как и у самих Двенадцати в нескольких случаях повествования! Ведь в Евангелии от Марка нет и намека на фракции среди учеников Иисуса. Несколько персонажей в отдельных эпизодах повествования Марка получают похвалу и положительную оценку за веру – например, друзья расслабленного (2:1–5), гадаринский бесноватый (5:19–20), женщина, страдавшая кровотечением (5: 24–34), сирофиникиянка (7:24–30), Вартимей (10:52), книжник (12:34), женщина с сосудом мира (14:3–9), женщины-ученицы при распятии (15:40–41), Иосиф Аримафейский (15:43). Но нет никаких указаний на то, что эти персонажи должны восприниматься как представители альтернативной группы христиан, к которым Марк благоволил и хотел продвинуть их в какой-то церковной борьбе, будь то в связи с христологией или лидерскими полномочиями.

Две роли двенадцати

Если мы справедливо отнесемся ко всем свидетельствам относительно Двенадцати в Евангелии от Марка, мы должны заключить (1) что Марк изображает их в двух ролях, как положительных, так и отрицательных, и (2) что именно в этой двойственности заключается цель евангелиста (см. Hawkin, “Incomprehension of the Disciples”; Tannehill, “Disciples in Mark»). Нельзя игнорировать доминирующее положительное отношение к ученикам 1:1–6:44. Этот материал имеет наибольший смысл, если рассматривать его как проводника изначально положительного отношения к Двенадцати. То есть, читатели Марка, скорее всего, ожидали увидеть в Двенадцати людей, которые последовали христианского призыву последовать за Иисусом и принять участие в евангельской миссии. Таким образом, эта начальная информация должна была расположить читателей к отождествлению себя с учениками Иисуса и Двенадцатью.

Но что читатели должны были сделать с критическим отношением к недомыслию и неудачам Двенадцати? В свете общей сюжетной линии, сформированной и переданной в Евангелии от Марка, можно сделать вывод, что неудачи Двенадцати были показаны по дидактическим соображениям, а не в полемических целях. Недомыслие или непонятливость ученика или учащегося была частой чертой древних дидактических повествований и должна была служить фоном, чтобы позволить учителю сделать более выразительными и ясными тезисы, которые он или рассказчик стремились донести.

Более конкретно, неудачи Двенадцати подчеркивают те самые опасности, о которых Марк хотел предупредить своих читателей. Показ таких неудач был гораздо более драматически эффективным, чем простое перечисление рецептов против них. Действительно, предупредить читателей об ужасной возможности неудачи в ученичестве, показав неудачи тех самых учеников, с которыми они должны были отождествлять себя и которых они знали как своих «предшественников» в вере, и таким образом породить решимость избежать таких неудач, было смелым и драматически эффективным решением со стороны евангелиста.

Такой взгляд на роль Двенадцати подтверждается тем, что они продолжают оставаться соратниками и последователями Иисуса вплоть до конца повествования и после него. В 13 главе Евангелия от Марка, уже после того, как были представлены их недомыслие и другие недостатки, Двенадцать, от имени последующих христианских учеников, получают указания о будущей миссии, которую должны выполнить последователи Иисуса, неся Евангелие всем народам. Предупреждения о лжеучителях и учениях в 13:5, 21–22 вряд ли можно воспринимать (в отличие от Кельбера) как направленные против Двенадцати. Скорее, Двенадцать, а также все последующие читатели предупреждаются о подобных опасностях со стороны других людей, при этом неразрывная связь в 13:37 между Двенадцатью («вам») и всеми последующими читателями («всем») повышает вероятность того, что Марк преследовал дидактическую/типическую, а не полемическую цель в своем обращении с Двенадцатью.

Также очень важно отметить, что оставление Иисуса Двенадцатью в 14:26–28, хотя это и не умоляет отвратительность этого поступка, четко обрамлено с обеих сторон и вписано в божественную цель, которая выше, чем неудача Двенадцати как учеников. Ибо их оставление Иисуса, как заявляет Марк, было предвидено Богом в Писании (цитируя Зах. 13:7) и будет преодолено в восстановлении Двенадцати воскресшим Иисусом, несмотря на их трусость и Его собственную ужасную смерть. По любой литературной логике, которая включает в себя значение «надежного голоса» в истории, торжественное обещание Иисуса о Его воскресении и их восстановлении в 14:28 должно восприниматься как авторитетное. Обещание Иисуса также имеет эффект проецирования сюжетной линии за пределы конца письменного повествования Марка и в послепасхальную жизнь церкви. То есть, события в Евангелии от Марка, включая неудачи Двенадцати, должны интерпретироваться в контексте большей истории, которая (1) предшествует повествованию Марка в божественном предвидении и пророчестве (напр., 1:2–3), и (2) выходит за рамки повествования Марка, включая восстановление Двенадцати и ученичество христианских читателей. Предсказание Иисуса, данное Иакову и Иоанну в 10:39, о том, что их постигнет участь, подобная Его судьбе, функционирует аналогичным образом, поскольку оно предвосхищает их будущую верность, перекрывающей их нынешнюю трусость, о которой повествуется в главах 14–15.

Свидетельство женщин в 16:7–8

Указание женщинам в 16:7 явно напоминает заверение Иисуса о восстановлении Двенадцати в 14:28. Однако было бы серьезной ошибкой воспринимать 16:8 как указание на то, что испуг женщин свел на нет божественный замысел. Если бы Марк хотел изобразить женщин как не подчинившихся указанию, данному в 16:7, уместно было бы использовать связку, выражающую контраст («но», греч. alla или de). Вместо этого мы имеем простой соединительный союз (kai, переведенный по-разному, например, «и» [Синодальный перевод] или «так» [NRSV]), который вряд ли адекватен для выражения полного контраста, который многие толкователи предполагают между тем, что было велено сделать женщинам, и тем, что они сделали. Более того, поскольку ранняя христианская традиция (напр., 1 Кор. 15:5) рассматривает Двенадцать как влиятельных свидетелей воскресения Иисуса и руководителей ранней церкви, трудно представить, как Марк мог ожидать, что читатели первого века воспримут 16:8 как указание на то, что Двенадцати никогда не сообщали о воскресении Иисуса. (Это равносильно изменению моего собственного понимания 16:8 по сравнению с тем, которое отражено в моем комментарии [стр. 283], где я воспринимал этот стих как указание на то, что женщины временно не послушались приказа «юноши»).

Идея Кельбера о том, что 16:8 представляет собой способ Марка объяснить, почему Двенадцать так и не были восстановлены в общении с воскресшим Иисусом, требует странного вывода, что на самом деле не неудача Двенадцати помешала их восстановлению, а непослушание небольшой группы испуганных женщин. Но это вряд ли можно считать осуждением Двенадцати. Более того, это противоречит неизменно положительному изображению женщин-последовательниц Иисуса в Евангелии от Марка, которое всегда представляет их как образец веры (напр., 5:34), проницательности (7:29), прозорливой преданности (14:3–9) и верности (15:40–41). В действительности, толкователи, которые читают 16:8 как повествующий о неудаче женщин, возможно, больше говорят о своих собственных культурных стереотипах «слабых женщин», чем о тексте этого стиха.