— Успокойтесь обе и сядьте. А то я могу весь день тут скрэтчи устраивать.

Нехотя они послушались.

— А теперь расскажите мне, из-за чего вы спорите.

Большая ошибка. Обе затараторили со скоростью пулемета-шестиствольника, причем Юри, кажется, даже перегоняла Нацуки. Пришлось снова пускать в ход ногти.

— По порядку, пожалуйста.

Суть мне и так была ясна — каждая превозносила собственный творческий метод, при этом ненавязчиво макая соперницу в говно. Типичный спор с поэтической тусовки, ничего нового. Такие в конфе бывали три раза в неделю, а то и чаще, когда буйных набегало много.

— Зайду издалека, — сказал я, сцепив руки за спиной, — Юри, какое ты любишь кино? Если не считать ужасы.

— К-кино? — этого вопроса она явно не ожидала, — я… л-люблю к-камерные драмы. Где режиссер показывает людские переживания и эмоции в их истинной, незамутненной…

— Достаточно, — поднял я ладонь, — Нацуки, а ты?

— Ромкомы люблю, — буркнула она, — и по комиксам.

То, что нужно. Почти идеальный ответ.

— А я, девочки, человек простой. Когда голова забита всякой чушью и хочется под поезд кинуться, я не пойду на драму про голодающих детей Африки, потому что после нее мне как раз захочется пойти и лечь на рельсы.

Нет.

Я возьму пива с чипсами и пойду смотреть как месятся мужики в цветастых трико. Потому что это весело и не грузит. У таких фильмов тоже есть мораль. Только они ее по-другому доносят. Я такой фильм посмотрю, и мне станет лучше.

А когда в голове ветер свищет, как в сибирской глуши, могу и на камерную драму про семью наркоманов сходить. И тогда я вместо того, чтоб дома страдать херней, подумаю о том, что, может быть, ближнему рядом со мной тяжко живется. И надо бы участие к нему проявить. Плечо вовремя подставить. Я такой фильм посмотрю, и мне тоже лучше станет.

Так и вы, девочки. Юри, Нацуки. У вас совершенно разные стили. Как евробит и дэз-метал. Они не делятся на «плохой» и «хороший». И если вам не очень-то по душе какой-нибудь стиль, не надо на него бочку катить. Так только хуевые кинокритики поступают, простите за мой французский. Лучше разберитесь и попробуйте вникнуть. Не зайдет — ну и черт с ним, бывает. У меня так с альбомами Кендрика Ламара вышло. Вы не обязаны любить всеми швабрами души поэзию друг друга. Но постарайтесь хотя бы уважать. Ради клуба и ради себя самих.

Повисла тишина. Неловкая. Когда она затянулась, я невозмутимо сел за парту и принялся складывать вещички в сумку.

— Что ж, э-э-э, — начала Моника. Приятно видеть ее растерянной, не буду скрывать, — полагаю, на этой духоподъемной ноте мы можем закончить сегодняшнее собрание. Завтра в то же время, в том же месте, с новыми стихами! Все свободны… кроме Гару. Задержись на минутку, будь другом.

Сделав знак Саёри, я вздохнул и помассировал виски указательными пальцами. Что ты, Гарик, творишь, куда ты вляпался, переговорщик пожилой? Тебе что, больше всех надо, что ли? Гарем собрать решил?

(а почему бы и нет, собственно?)

Наворотил с три короба. Про артхаус, евробит и Кендрика Ламара. Но, так или иначе, кажется, это сработало. Юри и Нацуки стояли в дверях и тихонько о чем-то говорили. Лица у обоих были полны сожаления.

— Твой навык красноречия нуждается в некоторой… полировке.

Я повернулся и увидел Монику. Глава литературного клуба стояла прямо передо мной, грациозно опершись на парту.

— Зачем чинить то, что работает? — хмыкнул я.

— Если бы я так думала, Гару, так и осталась бы унылым персонажем-советником, — ответила собеседница, — малым удовлетворяются только дураки.

Огромных трудов мне стоило не сморозить какую-нибудь пошлую херню. Моника тем временем продолжала:

— Я скину в смс адрес кафе. Будь там к восемнадцати часам. Не опаздывай и, будь любезен, оденься поприличнее. Люди здесь, конечно, ненастоящие, но глаза у них все равно на месте. До вечера, дорогой.

— Ага, — отозвался я.

По пути домой Саёри трещала без умолку и, кажется, пыталась разузнать, как я так нашел слова, чтоб помирить Юри и Нацуки. Я честно старался ее слушать и даже почти не попадал впросак, но давалось это тяжело. Голова буквально лопалась.

— Слушай, Гару, — спросила Саёри, когда мы уже стояли возле ее двери, — не хочешь зайти? Могли бы посидеть вместе. Как раньше. Приготовим что-нибудь вкусненькое, посмотрим киношку?

Я глянул на нее, вспомнил стишок, и сердце болезненно сжалось. Блин, почему ты предлагаешь мне это именно сейчас, а не в другой день. Любой другой, мать его, день.

— Извини, Сайка, — покачал я головой. Чувствовал себя при этом последней сволочью, — сегодня никак не могу, по делам бежать надо. Давай завтра, хорошо? Я чипсов куплю. Огромную банку. Только тебе.