Контраст усиливается из-за плохого освещения Нальчика. Несколько главных улиц более-менее освещаются, остальная же часть курортного города погружается в темноту. И только одинокие фонари, как ветераны из разных эпох, появляются в неожиданных углах. Бывают такие – лампочка под металлической шляпкой на бетонном столбе, какие в детстве, во времена Л. И. Брежнева, мы били из рогаток. Встречаются более поздние, времен перестройки, или современные, новой конструкции, освещающие периметр частной земли. А попадаются старые фонари, каких не помнит глаз, как динозавры, дожившие до демократии двухтысячных со сталинских времён курортной привлекательности. И настолько они одинокие в поле войны, что мало меняют общую картину тёмного города. Где так много бандитских переулков, что не страшно ходить по ночам, потому как на все переулки бандитов не наберётся.

За год, что я прожил в Нальчике, вернувшись после долгой разлуки, город показался спокойным. Тут если что-то и происходит, то так шумно и с резонансом, что хватает на пяти – а то и десятилетку. В остальном же, город монотонен, как ритм маршрутов троллейбуса, которые ходят по улицам, как носороги. Раньше из городского транспорта были жёлтые слоны – «Икарусы» с гармошкой; теперь они вымерли, а на их место пришли маршрутные такси – «Газели». Ещё малогабаритные автобусы японско-украинского производства – они, как тапиры, бегают по городу от остановки к остановке в потоке машин.

Квартира мамы находится в противоположной части города от больницы. И ехать с вещами неудобно. Поэтому Русик пришёлся, как нельзя, кстати – подвёз меня к входу в больницу, помог выгрузить пакеты.

Попрощавшись, я поднялся на лифте на четвёртый этаж. Неуклюже, перехватывая пакеты, чтоб не резало пальцев, дошёл до сестринского поста. На посту две медсестры готовились к вечерним процедурам. Когда я проходил мимо, меня окликнула та, что постарше:

– Твоя фамилия Жохов?

– Да, Жохов, – остановился я, поставил пакеты на пол и перевёл дыхание.

– Вот, возьми… Утром сдашь анализы.

– Одну минуточку, – ответил я. – Занесу пакеты в палату.

Прошёл дальше… Коридор освещался частями, было видно, что лампочки перегорают без согласования с электриком и его возможностью быстро их менять. Поэтому, немного напрягая зрение, чтобы не пройти палату, я то прибавлял, то замедлял шаг, пока, наконец-то, нужные цифры 414 не появились. Из дверной щели выбивался свет. «Ничего, привыкну…» – подумал я, и открыл дверь коленом. Занёс пакеты, скинул куртку и шапку, и вернулся на пост.

– Давайте, что тут у вас?

У стола стояла медсестра в халате без маски, она занималась распределением анализов. Ничего особенного в ней не было, кроме строгости и спокойствия.

– Вот, – показала она на тару. – Сюда соберёшь мочу, в баночку мокроту, а это, – указала на бумажку, скрученную в трубочку, – общий анализ крови, пойдёшь на второй этаж, там спросишь. Всё это надо сделать рано утром – объясняла она, при этом внимательно рассматривала меня, и за серьёзным выражением лица проскальзывала улыбка.

Слушая, я поглядывал на вторую медсестру, которая подходила к столу, передавала необходимые предметы и отходила к шкафу с лекарствами. Казалось, она прислушивалась к нашему разговору. Только старшая начинала что-то искать, она тут же подходила и помогала. Это была молодая девушка невысокого роста, одетая в медицинский брючный костюм, маску и чепчик. Когда она отходила, через лёгкую ткань брюк, просвечивались трусики-слипы в цветочек. Кровь притекла к голове… «А здесь хорошо топят», – подумалось мне. Дальше заглядываться я постеснялся и встретился глазами со старшей, в её взгляде была едва уловимая ухмылка, она смутила меня.

– Ладно, я понял, спасибо! – забрав тару, вернулся в палату.

Поставив тару под койку, начал разбирать пакеты. Попутно завязался разговор с Володей.

– А на этой койке кто лежит? – поинтересовался я, заправляя постельное бельё, привезенное с собой, под него постелил больничное, чтобы было почище.

– Здесь мужик один числится. Приходит, таблетки на неделю берёт и пропадает, – пояснил Володя, показывая на прибранную койку.

Так, понятно: «трёхместная палата, одного постоянно нет, хоть в этом повезло, да и Володя не самый худший вариант. А то положили бы к тяжелобольному с процессом, и слушай круглосуточно кашель и стоны».

– Что тут у нас? – полез я в тумбочку, которая, судя по всему, предназначалась мне.

Тумбочек было три, две возле коек Володи и того мужика (которого, как потом оказалось, звали Борисом) и одна возле раковины, под большим зеркалом. И если я садился на койку с краю, со стороны двери, то мог разглядывать себя в зеркале.

Койка была дурацкая, наследие советского медицинского сервиса – металлическая сетка на спинках с дужками. Сетка была узкая и просижена на одну сторону. Например, если человек поселился в номер с такой койкой, он не мог привести подругу. Даже если смог бы одурачить вахтера и незаметно прокрасться по лестнице и коридору, такая койка отбивала всякие мысли о комфорте у нарушителя режима проживания в общежитиях, санаториях, пансионатах и больницах времен «совка».