– Считаешь меня слабым?
– приподнимает брови.

– Нет, – возмущённо проговариваю, ни на секунду не задумавшись. – Я этого не говорила.

– Окей. Тогда угомонись, – кивает и широкие плечи удовлетворенно опускаются.

Глаз от него отвести не могу.

Черт.

– Я и за Лёву тоже беспокоюсь, – хочется поддать ему пенделя словами.

– Лё-ву, – передразнивает Громов и складывает руки на груди, так же как и я.

Открыто пялимся друг на друга. Я – воинственно, он – чуть лениво. В итоге, приходится отвести взгляд первой.

– Просто… у вас разные показатели, – откашливаюсь. – Это нечестно.

– Будем считать, что весы сломались.

– Мирон, – качаю головой и подаюсь вперёд. – Пожалуйста, – хватаю мужскую руку. – Умоляю. Будь умнее.

Громов опускает глаза и изучает мою ладонь, сжимающую его длинные пальцы, и качает головой:

– Прости, Мия. Бой состоится.

– Ради меня, – по-детски топаю ногой. Это всегда действовало.

Почему они оба меня не слушают?

– Мия…

Мир громко выпускает воздух из лёгких и поднимает голову, чертыхаясь. Я же продолжаю упрашивать:

– Пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы били друг друга. Мне будет неприятно.

– Хватит, – обрубает Громов, сжимает моё плечо и развернувшись, отправляется обратно к парням.

Глава 19. Мирон и гуси-лебеди.

Сегодняшний день выдался бесконечным, – подумал я всего лишь час назад.

Но вот уже как пять минут упрямо пытаюсь забрать свои же мысли, потому что пялюсь на Алиеву как душевнобольной. Может, и стоило в прямом смысле пожертвовать лицом, чтобы кое-кто наконец-то пренебрёг своими глупыми принципами.

Я соскучился.

Всё, что с нами происходит, напоминает ампутацию без анестезии. Будто мне отрубили ногу, я пытаюсь дальше жить, а моя девушка каждый божий день заваливает меня фразами: «Что случилось?», «Подумаешь, нет ноги?», «Что на твоей ноге (Алановой) свет клином сошёлся? Странная у вас дружба».

Я и сам в ахере.

Сердце шарахает как ненормальное.

Складываю руки на груди и провожу инвентаризацию её тела глазами. На лице что-то вроде мольбы, смешанной с приказными интонациями.

Ну, ок.

– Пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы били друг друга. Мне будет неприятно, – выговаривает Карамелина, кусает и без того алые губы.

Твою мать.

Отвожу взгляд, когда она топает ногой и ругается сквозь зубы.

Если бы кто-нибудь знал, как мне дорог Демидов со своим боем… Прицепился так, что не отвяжешь.

Мудак.

Страшно ли мне идти против него?

Конечно, да. Я же не пародия на Джеки Чана, который воюет с громилами и всегда их побеждает. Мне знакомы законы физики и здравого смысла. Падающий шкаф - это не шутка.

Но я не трусливый щенок.

Побороться могу, а если бы для подготовки было чуть больше времени… возможно, на прокаченной выносливости осилил бы половину боя.

Но времени нет…

Потому что сразу после той ночи в клубе, Лев при каждой встрече начал мне напоминать о нашей договорённости. Возможно, подумал, пойду на попятную.

Мия впивается в моё лицо глазами и пытается добиться своего. Мотаю головой и не отказываю себе в дерзости потрепать хрупкое плечо.

– Хватит, – обрубаю и трогаюсь с места.

Усилием воли заставляю себя не оборачиваться, потому что мне нечего ей сказать.

Человеческая натура такова, что у каждого перед тем, как ему наваляют, просыпается страх. Это что-то природное. Страх смерти, инстинкт самосохранения.

Кстати, при работе последнего срабатывает моментальное желание размножаться перед уходом в мир иной. Потяжелевший пах я отношу именно к этой особенности организма и эволюционных процессов.

Взяв сумку, отправляюсь в сторону раздевалок. Там, скинув её на пол, стягиваю футболку и усаживаюсь на скамейку, развязывая шнурки на кроссах.

– Привет, Мир, – слышу голос Соболева, вернувшегося с тренировки.

– Хай. Отстрелялся? Как дела?

– Да, в целом, – пожимает плечами и извлекает из сумки телефон. – Дела вроде нормально. Ты как? Не передумал?

– С чего бы это? – усмехаюсь, расстёгивая ремень и пуговицу на джинсах.

– Демидов непрост, – хмурится Соболев.

Бросив переодеваться, упираю локти в колени и склоняю голову набок.

– Ну он же не отморозок…

– Нет, – хмурится Вано. – Скорее наоборот, слишком принципиальный. Весь в отца, – скалит зубы. – До блевоты правильный.