Да, она всё верно рассчитала! Теперь можно было одеваться.

Варвара застегнула вырез на панаре бронзовым сюльгамом, надела пангу-чепец и бросила озорной взгляд на Офтая, мол, как теперь я выгляжу. Однако дед глядел уже не на неё. Он рассматривал её мокрую и грязную одежду.

– Креста на тебе нет, а вот рубаха-то была русская… – задумчиво произнёс он.

– Как и на муже, – нашлась Варвара. – Мы же с ним в Козлове жили.

– Муж, поди, тоже промок?

Варвара кивнула.

– Отнеси и ему панар, – сказал дед. – И ещё возьми два мушказа, себе и мужу. День хоть и жаркий, но осень всё-таки. Вечером свежее станет, а мы по реке поплывём.

Варвара взяла мужской панар и две тёплые накидки, прихватила полотенце для ритуальных яств – и понеслась к плетню. Недалеко от входа на кереметь она увидела перепуганного Дениса, которого окружили парни с коровьей шкурой в руках. Они что-то долдонили на своём языке, но он ничего не мог понять.

Подбежав к мужу, Варвара склонилась над ним и прошептала: «Денясь, тебя несут к Эчке тума. Болит нога – терпи, не стони! Ты же мужчина».

Парни переодели Дениса, помогли ему заползти на шкуру и, ухватив её за края, потащили на кереметь. Это была прямоугольная поляна, с трёх сторон окружённая непроходимым лесом, а с четвёртой примыкающая к урезу реки Челновой.

Дениса положили рядом со священным дубом – ещё не облетевшим, необхватным, с зияющим дуплом, которое доходило до земли. На ветвях ветхого дерева висела шкура быка и десятка два пирогов. Вокруг него стояли бочки, из которых на всю поляну растекался запах медовой браги.

Мокшане окружили Дениса, стали рассматривать его и шушукаться. В их гомоне он различал только имя «Вирь-ава». Почти все они были худощавыми и смугловатыми, одетыми в красочные подпоясанные панары.

Они бы так простояли, наверное, до ночи, если б не Офтай. Он величаво приблизился к Денису и протянул ему ковш с шипучим напитком, пахнущим мёдом, вереском и душицей. Варвара наклонилась над мужем, прошептала: «Возьми инь-ару кече – наш священный корец. Отведай шкаень пуре!» Затем она и сама взяла из рук деда ковшик.

Участники молебна собрались у бочек, зачерпнули по корцу и потянулись к котлам с жертвенными яствами. Варвара пошла вместе с ними, но вскоре вернулась к мужу, расстелила перед ним расшитое полотенце, поставила миску на него с варёной говядиной и пшённой кашей: «Ешь!» Старик Офтай не возмутился. Он посмеивался, глядя, как христианин уплетает ритуальные яства язычников.

Когда Денис доел кашу, сельский староста крикнул:

– Инжаня, где ты? Поговори с Толгой, не медли!

Тут же к Варваре, сверкая монетами и бронзовыми лапками на ожерелье, звеня привязанными к поясу бубенчиками и лунницами, подошла грациозная женщина с чувственным остроскулым лицом. На ногах у неё были не поршни и не лапти, а вышитые сафьяновые сапожки. Она поправила высокую пангу, украшенную павлиньими перьями с нижегородского торга, и улыбнулась Варваре:

– Ну, и голос у тебя, Толга! Его слышат боги.

Та уже поняла, что перед ней оз-ава, и не решилась что-либо ответить.

– Что у него с ногой? – поинтересовалась волховка, посмотрев на Дениса.

– Либо вывихнул щиколотку, либо сломал, – робко пролепетала Варвара.

– В деревне поговорю с костоправом, – пообещала Инжаня. – Пока же полечим твоего мужа заклятьем. Тума-шкай укрепит его здоровье, а я прогоню алганжеев.

– Я тоже умею отгонять духов болезни.

– Нет уж, девочка! Доверь это мне. У меня вернее получится, чем у молодой ворожеи.

– Снять с мужа крестик? – смущённо спросила Варвара.

– Зачем? Тума-шкай не чёрт, он креста не боится. Ему нет дела до того, что у твоего мужика болтается на шее.

Вновь раздались звуки волынок и скрипок. Инжаня закрутилась в медленном танце. В одной руке она держала каменный нож, а в другой – курильницу с побегами папоротника и тлеющими углями. Её движения были гипнотически-вязкими, она напевала непонятные слова, воздевала руки к кроне дуба и закатывала замутнённые глаза. Денис смотрел на её плавное кружение, и ему казалось, что в теле жрицы нет костей.