Есть нормальные цивилизованные люди, которые в состоянии понять, что, «нет» — это «нет».

— Кто, например?!

— Да многие!
– всплескиваю руками.

— Посмотри!
– мужчина указывает на танцпол. Оборачиваюсь.
– Любая телка в этом зале будет рада оказаться на моем члене, - самонадеянно заявляет.

Конечно! Где Абрамов тут интеллигенцию нашел?

— Видишь?!
– показывает на кого-то. — Эта малышка отсосет мне прямо сейчас всего за сотню баксов. Но, чтобы было честно, жертву выбери сама. Укажи на любую.

Голова начинает кружиться.

— Хотя, я предлагаю не тратить время на долгие поиски и предложить вон той цыпе.

Кажется, она заскучала за баром.

Пытаюсь сфокусироваться на девушке, о которой идет речь. Не понимаю, почему делаю это вместо того, чтобы послать Абрамова прямым текстом.

Но все слова так и остаются несказанными, когда я узнаю в посетительнице свою коллегу Аню.

Глава 17

Варвара

– Достаточно интеллигентная для тебя?
– усмехается Абрамов, а у меня в горле застревает болючий комок.

Я вообще не понимаю, что Аня тут делает. Нет, чисто гипотетически, она вполне могла расслабиться здесь в конце трудной рабочей недели, ведь к концу года мы все очень устали, но я не могу уложить сей факту себя в голове.

Что-то подсказывает, что клуб непомерно дорогой. Одна гигантская креветка на столе Абрамова чего стоит! И явно не на учительскую зарплату тут отдыхать.

За барной стойкой Анька сидит одна. Не танцует, лишь иногда бросает взгляды на присутствующих, уныло елозя трубочкой по дну высокого стакана с каким-то напитком. Она явно кого-то ждет.

— Аня не станет, — сообщаю уверенно.

Мы не так давно знакомы, но все же я знаю кое-что о ней. Да и кто вообще идет учиться на преподавателя в наше время? Кто-то типа меня.

Не хочу, чтобы Абрамов втягивал мою подругу в свои грязные игры. С другой стороны,будет здорово, когда этот напыщенный индюк обломается. Может, хоть тогда отстанет?

— Но вы же понимаете, как это мерзко?!
– уточняю.

— Ты вообще кончала когда-нибудь?

— Что?!
– стягиваю на переносице брови. Пора бы уже привыкнуть к неприличным вопросам, но я удивляюсь очередному будто первому.

— Что слышала, - голос Абрамова теперь более жесткий.
– Кончаешь, когда трахаешься?

Впервые вижу женщину, как отзывающуюся о сексе.

«Вот и посмотри!
– жажду ему проорать, но сдерживаюсь.

— Это не ваше дело, - огрызаюсь. Неприятно разговаривать о таком. Моя интимная жизнь -

целиком и полностью мое личное дело.

— Ясно, — вновь усмехается.
– Так вот откуда этот голод в глазах!
– заключает мужчина.

— Твой слизняк тебя не трахает толком.

— Хватит оскорблять моего парня! У нас ним все в порядке, - глаза все же прячу. Нет там никакого голода, знаю точно. Но плодить фантазии озабоченного миллионера нет никакого желания.

—- Так что насчет твоей подружки? Берем?
– мужчина спрашивает так, будто осведомляется о вещице на рынке.

— Я же сказала! Аня не станет, - отзываюсь.

— Ну, заодно и проверим. На что ставишь? Я на то, что уже через пару секунд эта сучкабудет стоять на коленях с разинутым ртом.

Я что, на полном серьезе сейчас буду обсуждать это?

Предпочитаю вообще не продолжать разговор. Хотя прекрасно знаю, как прекратить, все.

Абрамов ведь только и ждет, что я брошусь спасать Аню. Отдамся ему, лишь бы не трогал.

И, наверное, так было бы правильно, но я почему-то ничего не делаю. Стою молча и жалею себя.

Малодушничаю и фактически втягиваю подругу в аморальную игру.

Но ведь она все равно не поведется, да?!

Откуда ни возьмись рядом с нами появляется мужчина в костюме. В ухе у него наушник со спиралевидным проводом позади. Видно, охранник. Абрамов о чем-то говорит ему, указывая на

Аню.

Тяжелый вздох стараюсь удержать внутри себя. Нельзя показывать, что сомневаюсь. Я же не сомневаюсь?

Уже не знаю. Ни в чем не уверена. Абрамов способен вскружить голову, и это факт. Даже я думала о сексе с ним. Допускала такую мысль. Пусть и гнала сразу. В одном этот урод все же прав - красив как Бог! Но это лишь оболочка, скрывающая внутри гнилое нутро.

— Пойдем, - предлагает он, когда охранник отправляется выполнять задание. И я вынуждена подчиниться, потому что больше ничего не остается.